Пророки желтого карлика
Шрифт:
– Излишне конкретно!
– отразил удар Владик.
– Я надеюсь, имя "Познающий многих"
достаточно абстрактно для тебя?
– добила рыцаря любви отважная амазонка: Конечно же, я имею в виду лишь духовное познание!
Дружный хохот всей честной компании возвестил, что победа Сашей одержана полная. Брешь была пробита, идеи сыпались фейерверком. Через несколько минут у всех уже были собственные "индейские" имена, похожие, на абстрактные прозвища. В дальнейшем имена было предложено менять, уточняя их в соответствии с развитием языка. Одним из нас имена были даны вполне серьезные, так Сашу решили именовать "Хранительницей Времени", она ведь собиралась стать историком, мне торжественно присвоили имя "Постигающий Сущность". Другим дали имена полушутливые, так Димку назвали "Вразумляющим", то есть дающим,
После этого памятного вечера время как бы ускорило ход. Настроение всех ребят было на подъеме, до похода с "погружением" остались считанные дни. Запасались провиантом, туристским снаряжением, утрясали вопросы с отпусками у начальников и деканов, зубрили словарь-минимум по диалу.
Чем ярче, однако, были события в нашей группе энтузиастов, тем мрачнее становилась обстановка в моей собственной семье. Возвращаясь с работы домой, я, казалось, окунался с головой в холодную затхлую воду, по каплям заполнившую старый подвал. Желание поделиться переполнявшими меня идеями, вместе посмеяться над забавными происшествиями, исчезало как-то само собой.
Что-то ушло из нашей жизни, и, оказалось, навсегда. Очень скоро я понял, что это "что-то" - сама любовь.
Марина долго тянула с ответом на мое предложение отправиться в поход на побережье Азова вместе, пока однажды совершенно случайно я не узнал, что она вместе с подругой и Гошкой едут в Судак, на крымский берег, и билеты уже на руках.
Ребенку, дескать, там будет много лучше, чем "в ваших палатках"...
Впрочем, этим она еще раз доказала свое полнейшее равнодушие к делу ради которого я живу. Да, именно ради такого дела и живу я на этом свете, наконец-то осознал я простую мысль! Так вот почему так тяжел оказался для меня период неуверенности в нужности нашего дела людям, его необходимости в строительстве нового общества! Неуверенность в деле жизни рождает неуверенность в самой жизни, в необходимости существования моего собственного "я"... А если другой человек равнодушен к делу ради которого я живу, то как же он относится ко мне самому? Мне казалось, я смогу жить человеком, который меня не любит, ради ребенка, которого мы любим оба, но жить с человеком абсолютно равнодушным?... Ведь такой человек, по сути, не видит, не замечает в вас человека, не желает признавать вас человеческой личностью! Все человеческое в наших предках - обезьянах создал труд, и только труд на благо всех людей сохраняет в человеке человека. Равнодушие, неуважение к труду, которым человек занят, рождает и равнодушие к самому человеку!
Очень скоро действительность подтвердила истинность этих, казалось, столь абстрактных размышлений. В суете я где-то прихватил простуду, но болеть было некогда и я с температурой побежал на работу. День выдался трудный и к концу его, да еще простояв полтора часа в нашем столь организованном общественном транспорте, я едва держался на ногах. В голове шумело, дрожали колени, несколько раз от духоты в автобусе я чуть не потерял сознание. На пороге дома меня встретила несколько разомлевшая от домашнего сидения Мариночка и, несмотря на то, что она прекрасно видела мое состояние, без тени смущения вручила трешку, сказав что не успела сбегать в магазин, так что ребенку нечего приготовить на ужин.
Не помню уж как я выдержал испытание магазином, но вернувшись я поцеловал Гошку и ушел из дома. Это было последней каплей. Я ушел навсегда.
Единственное, что у меня теперь оставалось, это наш диал. И я окунулся в работу с головой. Наконец, последние приготовления окончены, билеты куплены, звучные слова диала вызубрены так, что по каждому поводу хочется вставить их в русскую речь.
До Керчи мы добрались поездом, паромом переправились через Керченский пролив на Таманский полуостров, автобусом проехали по длинной, в несколько километров, и узкой косе со странным названием Чушка. Дальше добирались на перекладных, и концу дня уже стояли на обрывистом берегу Азовского моря. Зеленые холмы, озера - лиманы, белый, с красноватым оттенком песок - все говорило, что мы не ошиблись в выборе места для нашего "погружения".
Было уж поздно, когда, наконец, нашли удобную для разбивки лагеря ровную площадку. Палатки ставили ночью, при свете
Очарование того первого вечера сохранилось и на следующий день, оно владело всей нашей разношерстной компанией все время, иногда усиливаясь, иногда ослабевая, но никогда оно не исчезало совсем. Необычность ситуации подчеркивалась все усиливающимся интересом к нашему цыганскому табору со стороны местных жителей. Дело в том, что нам приходилось довольно часто навещать поселок, расположенный поблизости, что бы набрать пресной воды или подкупить продуктов. Поскольку же ничто не должно было нарушать глубины "погружения", нам и на рынке и в магазине приходилось объясняться лишь знаками, подкрепляемыми для понятливости эмоциональными диальскими фразами. Очень скоро весть о необычной научной иностранной экспедиции облетела поселок и к нам наведывались целыми делегациями. Споры среди односельчан вращались, в основном вокруг вопроса, откуда прибыли эти странные люди, - из Австралии или из Южной Америки.
Нас все это забавляло, мы пытались шутить, на глазах рождался новый, диальский юмор, да что там, рождался язык! Мы читали многочисленные привезенные с собой книги по самым разным предметам, проводили дискуссии, спорили до особой "диальской" хрипоты, наконец, купались, загорали, играли в волейбол, путешествовали по живописным окрестностям. И, конечно же, записывали, фиксировали каждое рожденное в общении слово, каждую удачную фразу.
На этот случай все были обязаны всегда иметь при себе записную книжку. Вечером записи из книжек переносились в единый "гроссбух" - так создавался первый словарь Диала. По возвращении произведенные подсчеты показали, что словарь содержал к тому времени около полутора тысяч (!) слов, по доброй сотне изобретенных слов на человека ("погружались" мы числом пятнадцать) или, в среднем по три новых слова на человека в день. Впрочем, далеко не все слова стали для нас общеупотребительными, вошли, так сказать, в активный лексикон языка.
Некоторые так и остались на бумаге.
Самым удивительным для всех нас фактом в первые дни пребывания на "лингвистическом острове" была та легкость, с какой мы освоились с употреблением диала: уже через несколько суток после прибытия составление фраз не вызвало абсолютно никаких затруднений, разве что звучали они несколько длинно недостаток конкретных понятий возмещался добавочным количеством понятий абстрактных.
Следующим по времени, но не по важности, открытием стала появившаяся неожиданно возможность общего, коллективного обсуждения совершенно специальных вопросов, принадлежавших до сих пор области компетенции лишь кого-либо из нас.
Так мы с гигантским удовольствием и, что главное, с полным пониманием обсуждали вопросы биологии, медицины, лингвистики, фундаментальной физики, педагогики, философии... Дело в том, что диал может быть настолько абстрактным (а тогда, на том этапе развития он и в целом был таковым), что различия между этими конкретными науками при изъяснении на диале просто исчезают, биолог может свободно говорить на научные темы, скажем, с лингвистом, однако под абстрактными категориями языка каждый имеет в виду вполне конкретные явления своей науки. Взаимопонимание отнюдь не исчезает с полным осознанием собеседниками, того простого факта, что они ведут разговор о совершенно различных вещах, ведь сам диалог идет на весьма абстрактном уровне. Законы нашего мира, законы диалектики едины, различны лишь их проявления, но и эти проявления подчинены единым законам. Лишь потом нам пришло в голову, что подобная ситуация отнюдь не нова, напротив, она характерна для всякого общения, на любом языке! Действительно, ведь любое слово - это всегда абстракция, слово во всех случаях обобщает множество самых различных явлений. Мы слышим слова, что говорит нам кто-то другой, но под этими словами мы понимаем, как правило нечто иное, нечто весьма отличающееся от того смысла, который вложил в них сам говорящий. "Мысль изреченная есть ложь" - эта сентенция давно известна лингвистам. Каждый, произнося слово всегда разумеет под ним нечто свое, вкладывает в него весь свой абсолютно индивидуальный, предельно конкретный опыт личной жизни.