Прорвемся, опера!

Киров Никита

Вот хитрюга Шухов! Толика даже не позвал — сам принимает поздравления и позирует перед камерами. Нет, так дело не пойдёт.

Я огляделся в коридоре и в два прыжка оказался у соседнего кабинета, где сидели опера отделения по раскрытию имущественных преступлений. Толик должен быть там, он хоть и переехал в кабинет к нам, но работал пока по своей старой должности и часто пропадал с имущественниками.

Так и было. Я заглянул к ним в кабинет и сразу увидел его, с расчёской перед зеркалом.

—

Толя! Коренев! — позвал я громким шёпотом. — Шухов зовёт. Там пришёл генерал, благодарить тебя за найденные медали. Журналисты с ним. Быстрее! Пощёлкать тебя хотят.

— О, бегу! — он вскочил со стула.

Только на входе в сам кабинет он замялся, услышав бубнёж Федорчука за закрытой дверью.

— А точно меня звали? — Толик испуганно посмотрел на меня.

— Иди уже, — я запихал его внутрь и сам просочился за ним.

— Вызывали? — спросил смутившийся Толик, оглядев собравшихся.

— Коренев? — Шухов удивился. — А ты чё здесь?..

— О, это же он, — генерал поднялся. — Тот парнишка! Вот, его снимите обязательно, товарищи журналисты, как он ловко всё нашёл. Молодец, парень! Хвалю.

— А ещё, — вставил я пять копеек. — Товарищ подполковник просил напомнить, что он пообещал лейтенанту Кореневу, если тот найдёт медали, подписать ему рапорт о переводе в убойное, — уловив недоумённый взгляд журналистов, я пояснил: — Ну, то есть в отделение по раскрытию преступлений против личности. Вот, медали найдены.

Генерал, пожимавший руку Толику, повернулся к Шухову, и их всех засняли в такой позе.

— Ну, после такого-то просьбу надо уважить, да?

— Обещал? — угрюмо спросил Федорчук. — Вот и делай.

— Только собирался, — Шухов полез в бумаги. — Вот, как раз приготовил всё.

Судя по всему, рапорт он потерял, поэтому просто написал внизу чистого листа «Не возражаю», поставил подпись и сегодняшнюю дату и сунул бумажку Толику в руки:

— Вот, пиши рапорт новый, твой с ошибками был, я его выкинул. Принесёшь мне, у руководства я сам подпишу.

А затем Шухов повернулся ко мне и еле слышно, с прищуром пробормотал:

— Смотрите у меня, Васильев… Шустрый больно…

Наконец, после нескольких вспышек камер, Толика выпустили. Он выскочил в коридор и тут же замер, как столб, глядя на серо-жёлтый, чуть помятый в спешке листок с визой шефа. В другой руке он держал чёрный пакет, вручённый генералом, с чем-то тяжёлым внутри.

— Ты, конечно, можешь на этом листе выписать себе премию или взять отгулы, — пошутил я. — Но лучше накидай рапортец на перевод, пока железо горячее.

— Чё-то, похоже, он меня не вызывал, — Толик сощурил глаза и пристально посмотрел на меня.

— Толян, какая разница? Дело сделано? Сделано! Медали нашёл, признание получил, перевод тоже у тебя в руках. Иди давай к Сафину, пока он не

ушёл, а я к дежурному спущусь. Материал у нас нарисовался любопытный, с девушкой надо поговорить, заявление написала, надо опросить, что да как.

— А, раз девушка, это мы мигом, — Толя побежал было по коридору, но остановился, повернулся ко мне и сказал: — Спасибо, Паха.

— А что хоть в пакете? — спросил я.

Он остановился и посмотрел внутрь, тут же просиял. Внутри оказались две бутылки дорогой экспортной ржаной водки, крупные красные помидоры, огурцы, буханка чёрного хлеба и здоровенный шмат сала с мясными прожилками.

Ну, генерал не понаслышке знает, как порадовать оперов. Свой человек.

— Вечером, — я махнул рукой. — Спрячь, и Устинову пока не показывай.

Он умчался в наш кабинет, а я спустился на первый этаж. Скандал у дежурного я слышал даже на лестнице. Ермолин уже ушёл со смены, на его место заступил Сурков. Он и отбивался от следователя прокуратуры.

— Ну зачем ты меня вызвал? — негодовал следователь Румянцев, пухлый краснощёкий парень, которому все на вид давали лет двадцать, хотя ему уже за тридцать. — Ясно же, забухал дед, ушёл в загул, а девка эта, внучка — истеричка колхозная, запаниковала. Не надо всякую ерунду регистрировать, он сам бы пришёл завтра.

— Положено так, — промямлил усатый дежурный Сурков и неодобрительно зыркнул на Румянцева в ответ. — Вдруг чё случится, а я опять крайний буду. Вдруг его там убили, а потом проверка — и я опять виноват. Ты, что ли, отвечать будешь? Нет, с меня спрашивать будут!

— А меня зачем вызвал? Трупа нет, чё мне там делать? Пусть опера или участковый бы прошвырнулись, а потом бы мне позвонили, если что.

— Потому что ты — дежурный следователь, а вон там, — Сурков показал на меня, — дежурный опер! А по правилам, Димка, если человек пропал, нужно делать осмотр, как положено, дело возбуждать, даже если тело ещё не нашли. Ну ты же сам прекрасно знаешь. Вот ты сегодня дежуришь, ты и занимайся, а то я опять крайним буду.

— Если по каждой потеряшке убийство возбуждать, вся страна темнухами завалится, — продолжал разоряться тот.

— Ой, не лечи меня, Румянцев. Знаю я, как вы там возбуждаете. Материалом держите и волокёте, пока рак на горе не свистнет. Короче, положено выезжать на заявление о пропаже прокурорскому, вот я тебя и поднял.

Оказаться крайним, как часто говорил Сурков — это его самый большой страх. Чуть что случалось, он страховался по полной, он единственный в ГОВД, кто действовал всегда строго по УПК, по инструкции и по приказу, чтобы избежать проблем, и действительно по каждому чиху мог поднять среди ночи начальника и трезвонить во все колокола, даже если в отделе просто прорвёт трубу в туалете.