Прорыв «Зверобоев». На острие танковых ударов
Шрифт:
Грохота выстрела он не услышал и не понял, что с ним происходит. Фугас врезался в основание башни, взрыв разнес все, что находилось внутри. Сдетонировали снаряды, опрокинув исковерканную башню и подняв в воздух горящие обломки. Тело лейтенанта безжизненной грудой упало на камни.
«Тридцатьчетверка» добивала зенитную пушку, вели огонь оба пулемета. Из траншей и укрытий выскакивали немецкие солдаты. Кто-то успевал скрыться, другие падали. Вася Манихин, заряжающий в экипаже Чистякова, высунулся с автоматом в руках.
Мина рванула в десяти шагах,
– А ну, на место! – сдернул сержанта вниз Чистяков и захлопнул люк. – Пушку я заряжать буду?
– Фрицы там… хотел прикончить, – не мог успокоиться Манихин.
Колесник гнал машину к разбитым дымящимся укреплениям, горящему танку. Сейчас это было самое безопасное место. Следом шла уцелевшая «тридцатьчетверка». Обе машины, стреляя с коротких остановок, заставили замолчать минометы и пулеметные точки.
Дот, размером поменьше, дал очередь из крупнокалиберного пулемета. Расчет выскочил наружу, но угодил под взрыв тяжелого снаряда.
Приотставшие было десантники резво бежали, догоняя самоходку и танк. Добравшись до вражеских позиций, где не осталось никого, кроме убитых и тяжелораненых, стреляли, не жалея патронов, во все подозрительные амбразуры и щели. Быстро обшаривали траншеи, блиндажи и трупы в поисках трофеев.
Молодой унтер-офицер с развороченным бедром приподнялся, опираясь на пулемет, из которого успел выпустить три ленты.
– Не стреляйте, я…
Он попытался снять часы и протянуть их, прося о пощаде. Не успел. Автоматная очередь перебила руку, прожгла грудь. Унтер упал рядом со своим помощником.
Десантник резво отстегнул часы, достал из кармана сигареты, складной нож. Кивнул приятелю:
– Старательно сучонок воевал. Весь окоп гильзами засыпан.
Радист передал Чистякову наушники. Комбат Болотов сообщил, что батальон вместе с оставшейся самоходкой продвигается по дороге вперед, мимо укреплений.
– Спешить надо. – И добавил после паузы: – Тебе помощь не нужна?
– Нет, сами справились.
– Тогда догоняй нас.
На этом связь оборвалась. Чистяков увидел, как, обтекая гребень, на полном ходу движется батальон, следом грузовики мотопехотной бригады.
– Хоть бы поинтересовался, целы его танки или нет, – бурчал старшина Колесник. – Про спасибо я уже не говорю. Небось, расхвалился своему начальству, что укрепления подавлены, батальон развивает успех.
– Как же, – подхватил наводчик Хлебников. – Командир штурмового батальона. За умелый прорыв на «майора» рассчитывает.
Чистяков выбрался наружу. В ушах звенело от пальбы, затекли ноги. Савин Леша, самый молодой и самый грамотный из экипажа, ковырялся в траншее, искал трофеи. К нему присоединился заряжающий Вася Манихин. Бывалый сержант знал, где искать. Выбил сапогом дверь просевшего блиндажа, цыкнул на десантников, кинувшихся следом:
– Не лезть! Вы свое собрали. Лешка, а ну со мной. В блиндаже всегда что-нибудь найдется.
Следом, на правах однополчан, протиснулись двое танкистов. Против них Манихин не возражал.
– Неплохо повоевали,
Впрочем, особой печали в его голосе не слышалось. За два с половиной года Колесник успел привыкнуть к смертям. Их машина могла также догорать, как СУ-152 веселого лейтенанта Мишки Щукова и «тридцатьчетверка», воевавшая рядом.
Матвей Колесник был старше всех, ценил жизнь, всегда помнил о семье и сейчас отходил от напряжения короткого, но тяжелого боя. Он и за трофеями не пошел, считая, что по сравнению с удачно закончившимся боем это сущая ерунда.
Трофейный пистолет у него имелся, часы тоже (даже вторые в запасе), а консервы и ром достанутся всем.
– Перекурим и двинем догонять Болотова, – сказал Чистяков. – Пойду, гляну на машину Мишки Щукова. Ты как себя чувствуешь, Федя?
Хлебников, которого снаряд тряхнул сильнее других, растянулся на бушлате.
– Голова чегой-то болит… полежать бы немного.
– Лежи, отдыхай.
– Саня, не ходил бы туда, – окликнул старшего лейтенанта Матвей Колесник. – Чего душу травить?
– Схожу. Вроде кто-то успел выскочить.
– Если кто и выскочил, под мины или пулеметы угодил. Сам видел, какая стрельба шла.
Колесник оказался прав. Самоходка лейтенанта Михаила Щукова догорала. Успевший выскочить механик-водитель был мертв, пробитый осколками мины. Чистяков достал документы, снял с комбинезона медаль «За отвагу». Оглянулся еще раз на машину, ставшую последним пристанищем сразу для четверых ребят, и зашагал к себе.
Михаил Щуков был постарше его года на три, имел семью, детей. В батарею Чистякова пришел после госпиталя, и вот, во втором бою погиб вместе с экипажем.
Вернувшись, молча стал сворачивать самокрутку. Колесник понял его без слов, протянул зажигалку. К ним присоединился Вася Манихин. Наводчик Федор Хлебников лежал на бушлате, накрыв лицо чистой тряпкой.
Подошел танкист – взводный, младший лейтенант, имени которого Чистяков не помнил, а может, не успели познакомиться. Тоже закурил. Вытирая слезящиеся от дыма глаза, сообщил, что из экипажа сгоревшей «тридцатьчетверки» уцелели башнер и стрелок-радист. Пожаловался, что погиб старый друг, командир танка. Вместе учились, вместе воевали, и вот сгорел вместе с машиной.
– Такая она, жизнь на войне, – посочувствовал Матвей Прокофьевич Колесник. – У нас экипаж целиком накрылся. Сразу пять душ.
Сейчас Колесник больше всего переживал за сына, которого недавно призвали в армию. Старший погиб под Ростовом год назад, и боль от потери не проходила. А дома, в деревеньке под Тамбовом, кроме жены и матери, оставались еще трое детей. Младшему сыну уже четырнадцать, в колхозе работает.
– Суетились вы слишком, – оценил действия взводного Вася Манихин, который тоже воевал давно, а Чистякова знал с весны сорок третьего, занимая должность заряжающего в его экипаже. Тогда Саня Чистяков был еще младшим лейтенантом.