Прорыв. Боевое задание

Аношкин Михаил Петрович

Скоро придет час, и мы предъявим фашистам полный счет за все, что они успели натворить на нашей земле.

На каком-то корневище машину особенно сильно подбросило. У Андреева даже внутри что-то екнуло. Он подумал: «Чего это шофер без разбора гонит свой драндулет? Рессоры у него, что ли, полопались? Так все внутренности отбить может».

Качанов постепенно приходил в себя от встречи с голодными женщинами.

Да, трудные тут дела творятся. Мишке на Большой земле, когда он думал о партизанах, мерещилась сплошная романтика.

Когда особенно сильно тряхнуло, у Качанова слетела на колени

пилотка, и он не выдержал:

— Кашалот! Не мешки с опилками везешь!

Шофер повернул голову настолько, чтобы не упускать из виду и дорогу и в то же время Мишку.

— Проняло, — удовлетворенно произнес он. — Похоронное у вас настроение, как я заметил.

— До моего настроения тебе дела нет, — возразил Мишка. — Вези, как полагается, коли сел за руль. Иначе мы тебя вытряхнем среди дороги — я сам шофер.

— Вот это мужской разговор. А что, на Большой земле лучше?

Ему никто не ответил. «Видать, парень разговорчивый, — отметил про себя Андреев. — Мы, действительно, нахохлились». И спросил:

— Послушай, женщин мы тут видели...

— А! — на лету подхватил шофер. — Беженцы. С голоду пухнут. Немец деревни вокруг попалил. Живой кошки с огнем не сыщешь не то, что какой скотины.

— На ту сторону надо переправить, — сказал лейтенант.

Шофер покосился на его погоны:

— Извините, товарищ командир, первый раз вижу эти штуки, не знаю, что означают две звездочки.

— Лейтенант.

— По-старому два кубаря? Ясно. Как же их на ту сторону, товарищ лейтенант? На наш аэродром только «кукурузник» садится, и то не всегда. А пешком куда им?

— А ты не опух, — вставил Ишакин, — харчишки, стало быть, водятся. Шофера умеют жить!

— Меня не задирай, солдат, — незло отбился от ишакинских слов шофер. — Я пайку, хоть хреновую, но имею — шматок сала и кусок сухаря. Им сто граммов муки на болтушку в сутки — и соси собственный кулак. Вот так, друг.

— Смотри, приятель выискался, — улыбнулся Ишакин. — Ты с какого года?

— С девятнадцатого.

Встрял в разговор Мишка:

— Здешний?

Григорий вспомнил первую встречу в этом лесу: «Таракан запечный, хохол здешний».

— Не, — покрутил головой шофер. — Застрял в сорок первом. С самой границы топал, пятки до дыр стер.

Андреев встрепенулся. Ага, свой брат, кадровик. Сорок первый многих прибрал к рукам. Одни погибли, другие оказались в плену, третьи осели в лесах.

Потом ехали молча. Шоферу молчание было невмоготу, принялся дотошно расспрашивать про Большую землю — как там люди живут, много ли в деревнях мужиков. Сначала отвечал Васенев, но постепенно разговор взял в свои руки Качанов.

— Какие мужики? — усмехнулся Мишка. — Бабы да старики. Еще калеки. У вас тут один на деревяшке прыгает — такие.

— Акимыч? Он здорового за пояс заткнет.

— Выпросил у меня сначала на одну закрутку, потом еще на две и успокоил: ты, говорит, не расстраивайся, видит бог, верну, за мной никогда не пропадало.

— Вернет, это точно.

— Где же он меня найдет?

— Чего ж тебя не найти, если жив-здоров будешь? Везу я тебя в отряд Давыдова, а кто этот отряд не знает? Акимыч у нас главный аэродромный начальник, и к рации у него доступ есть.

— Старик с должностью — чайничек-начальничек, —

усмехнулся Ишакин.

— С должностью, — подтвердил шофер, резко свернул влево, в кустарник, и остановился. — Перекурим. Видите поганая повисла?

В чистом безоблачном небе медленно плыла «рама» — немецкий разведчик. Самолет действительно напоминал раму — фюзеляж состоял из двух параллельных плоскостей, между которыми была пустота.

— Над Акимычем не смейся, — повернулся шофер к Ишакину, без спроса запуская в его кисет руку. — Боевой дядька!

— Ну-ну! — живо откликнулся Мишка Качанов. — Давай про Акимыча.

— Однажды в плен его взяли. Про Старика слышали? Знаменитый такой партизанский разведчик есть. Ну вот, Старик послал Акимыча в разведку. Пошкандыбал наш Акимыч в деревню, где стояли фашисты. Бредет по улице безногий человек, никому и в голову не царапнуло, что это партизанский разведчик. Идет беспрепятственно, все замечает и на ус мотает, как и велел Старик. А тут беда из-за угла: знакомый полицай, из одной деревни. «Эге! Попался ты мне, Акимыч, я тебя знаю и знаю, кому ты служишь!» А тот ему: «Правда твоя, земляки мы с тобой, о чем душевно жалею. Я-то служу народу, а вот ты, прихвостень, фашистам». Ну, схватили дядьку, второпях забыли обшарить, подумали, какое у хромого оружие? Бились, бились с ним, а он простачком отговаривается — и баста. Видят, ничего безногий не знает, но отпустить с миром — такого у них нету. Уж коли попал в лапы — прощайся с жизнью. Ну и Акимыча хотели пустить в расход. Вывели во двор. Дело зимой было, поставили к сараюшке и двое полицаев на него винтовки наводят. Выхватил Акимыч из-за пазухи гранату-лимонку и как шарахнет в полицаев — наповал. Сам скок к забору, а тут офицер. Акимыч хватил его по голове кулаком, выхватил пистолет — и через забор. А там на счастье подвода стояла, а в ней полицай. Акимыч пристрелил полицая, схватил вожжи и айда. Ему вдогонку стреляли, но он ушел.

— Молодец, — улыбнулся Качанов. — Я тоже люблю загибать, но ты загибаешь с масштабом.

— Иди-ка ты! — рассердился шофер. — Сам ты трепло.

— Свой брат — шофер, — вставил Ишакин. — Язычки у них привязаны будь здоров!

— Про этот случай кого хошь спроси, все знают, один ты темный. Продолжать, что ли?

— Давай..

— Приехал Акимыч к своим, доложил Старику честь по чести, лошадь в обоз отдал. А по деревне слух пошел — одноногий партизан фрицев кучу поубивал, насочиняли чего и не было. Дошли те слухи и до Старика. Позвал Акимыча и приказывает доложить в точности, как было. Акимыч ничего не утаил. «Что ж ты молчал?» — спросил Старик. — «А чего хвастать? Что было, то сплыло». Однако пора. Улетела. Все время летает, высматривает. Давыдов ругаться будет: где, скажет, пропадал?

Васенев молчал. На сержанта и не смотрел. Григорий понял — сердится на что-то, отозвал лейтенанта в сторону и спросил без обиняков:

— На меня, что ли, обиделся?

У Васенева запрыгали желваки, до булавочных головок сузились темно-серые зрачки.

— Откуда взял?

— По тебе видно.

— При рядовых такое сморозил: стрелять будешь все равно пойду. Знаешь, что за такое бывает?

— Ладно, я виноват, погорячился. Но ты мог меня спросить? Мог или нет?