Прорыв
Шрифт:
Наум вспомнил, что видел "памятку отъезжающим", которая ходила в Вене по рукам. В ней был пункт: "Не ехать в Остию. Там вся Одесса..."
– - Какое счастье, что они не валят в Израиль!
– - подумал Наум, прислушиваясь к истошным возгласам торгующихся.
– - Там своего жулья -- не продохнуть!..
Только сейчас Наум заметил тихих усталых людей, сидевших на каменных ступенях или подпиравших спинами грязную стену. У них были какие-то пустые лица. Такие лица видел разве что в российских очередях, когда обо всем переговорено, а хлеб привезут только в пять утра... Присел возле старика, читающего истертую,
– - Так вы тут и сидите-- спросил Наум, с удивлением озирая сидящих.
– - Кто помоложе, по колизеям шастает, кто постарше -- сидит. Когда -здесь, когда -- у моря...
– - Подолгу сидит?
– - Кто четыре месяца, кто восемь, а кто до двух лет. Есть и горемыки, те -- подолее...
– - Что так?
– - У кого дедушка псих, кто сам был членом партии. А на кого анонимку настрочили. Люди советские. Без анонимок не могут.
Про Гуров не слыхал. Окликнул кого-то. И тот не слыхал. Третий, в новых галошах, не ответил, вздохнул только: -- До места бы!
– - Что?
– - переспросил Наум.
– - До места бы доехать!
– - А место-то где?
– - Да кто знает, где наше место! Куда ткнут...
Кто-то показал на человечка в клетчатом пиджаке и клетчатой шляпе, с маленькими шныряющими глазками.
– - Спросите у "Ручной работы". Он знает все...
Наум не поинтересовался, почему у клетчатого такая странная кличка. Не до того было. Позже узнал, -- тот был гордостью римской Одессы. Появившись в Риме, купил за бесценок микроавтобус, который двигался еще месяца четыре, и путеводитель "Неделя в Риме". Просидев ночь над путеводителем, он стал возить свеженьких эмигрантов "по городу Цезаря и Муссолини", как было объявлено. С каждого россиянина брали недорого, и дело пошло. Прославился он в картинной галерее, где, подведя страждущих к картине Рафаэля, объяснил скороговоркой профессионального экскурсовода: -- Обратите внимание! Очень дорогая вещь. Рафаэль. Ручная работа...
Выслушав Наума, "Ручная работа" ответил категорически, что в Остии таких нет!
Наум почувствовал вдруг, как ноют ноги; присел на ступеньку.
У почты остановилось такси с багажом на крыше.
– - Как пробились? деловито спросил "Ручная работа".
– - Через Ниццу!..
– - воскликнули из такси возбужденными голосами людей, спасшихся от погони.
Оказалось, бегут из Израиля. Свеженькие. У них паспорт временный -"лессе-пассе". На год выдается. Человек с "лессе-пассе", по международном праву, не теряет статуса беженца. Но по просьбе правительства Израиля на лиссе-пассе не ставят въездной визы. А без визы -- не въедешь!..
– - Как в аэропорту Лод слез, так ты в свободной стране. Понял? Влип по самые уши!
– - объяснял Науму веселый парень, который торговал часами, нацепленными у него до локтя.
"Ручная работа" взмахом руки заставил парня испуганно ретироваться, исчезнуть. Оглядев Наума с головы до ног, пояснил на всякий случай: -- Мы эмиграция не политическая, а экономическая. Мы правительства не судим. Вы меня поняли, господин хороший? Давно из Израиля, если не секрет?.. Два дня? Так, может, ваши Гуры еще не доехали? Сидят на границе -- поют Лазаря. Кстати, какой у них документик?
– - Точно не скажу. Они были в Израиле... почти три года.
– - Э-э, господин
– - В каком еще гетто?!
– - В израильском гетто! Записывайте улицу... Тут такое колесо, -добавил он, взглянув на ошеломленного незнакомца в армейском плаще.
– - Ежели у тебя в руках законное лиссе-пассе, в Италию, где есть "Хаяс", -- сами видели, -- ни-ни. А сумел прорваться через границу, ликуй Исайя, ты под крылом "Хаяса". Доплыл!.. Никто не спросит, как ты сюда попал, никто не смеет турнуть из Италии вон... Но, коли в руках -- "синюха", то есть форменный израильский паспорт, "дракон", в Италию -- пжалте! Но... к "Хаясу" или еще куда -- не ходи. Такое колесо! И так, и этак, извините, яйца прищемят... Что же сразу не сказали, что они с "синюхой"?
– - Значит, все это правда?
– - тихо спросил Наум, записывая названия улиц на папиросной коробке.
– - Правда, что в Брюсселе голодовка?
– - А что делать людям? Гетто не сахар, господин хороший. Изгой он и есть изгой. Одно только -- собаками не травят.
– - Да, но... в двадцатом веке... загонять евреев в гетто -- стараниями еврейского государства?
"Ручная работа" повернулся к Науму спиной.
– - Мы эмиграция не политическая, а экономическая, -- донеслось до него.
– - Нам никакая власть не помеха, кроме совейской...
Адреса на папиросной коробке привели его на узкую и сыроватую улочку без тротуаров, по которым мчались маленькие "фиаты", заставляя прохожих прижиматься к полуоблупленным стенам. В первой же квартире, в которую он постучал, знали о приезжих по фамилии Гур, и мальчик с ободранными коленками, в кипе на затылке, подвел Наума к нужному подъезду. По дороге был магазин, Наум купил итальянское "кьянти" -- самую большую бутыль в плетеной корзинке, набрал разных сыров, маслин и ввалился в квартиру, странно похожую на московскую "коммуналку" тридцатых годов. Пожалуй, коридор был пошире, да на стене не висят корыта. А в остальном, -- по количеству дверей, разнообразию запахов, да кухне в конце коридора, из которой выглянуло несколько женщин, точь-в-точь московская коммуналка"...
За обшарпанной дверью отозвался звучный мягкий голос Гули."Кен!.. воскликнула она на иврите.
– - Да! Наум ввалился в комнату, бросил бутыль и пакеты на кровать, обнял Сергуню, шагнувшего к нему, затем Гулю, которая по-прежнему стояла руки "по швам", как солдат.
– - Здравствуй, изменщица!
– - воскликнул Наум.
– - Ты снова "лопухнулась"? Забыла, как мы с тобой мчались в Малаховку, к нашим "подписантам"...
– - Я ни о чем не забыла, -- Геула ответила жестко, без улыбки, и Наум обругал себя за скомороший тон.
Больше об отъезде не говорили. До самого вечера. Сергуня снял со стены гитару и забренчал любимое:
– - Мой друг уехал в Магадан, Снимите шляпу, снимите шляпу...
Глаза у Геулы стали влажными. Она встала со стула, и Наум испугался -уйдет!.. Но она, видно, пересилила себя, принялась рассказывать, не дожидаясь вопросов и уходя от того, что Науму не терпелось узнать прежде всего: "Почему?!" Если поверить, ее мучил сейчас лишь позорный стресс немоты. В Израиле, наконец, обрели язык, и снова улица, магазин, автобус, полиция, - все доводит до исступления...