Прорыв
Шрифт:
А сердце все равно щемило: там Гуля, за тертой! Отшвырнули на поруганье! Была бы хоть тут, что ли! Нет, в лепешку он разобьется...
Чтобы унять себя, выпил воды. Дерьмо вода! Листочки с тезисами сунул в карман своих прожженных сигаретами синих "кобеднишних" брюк, которые Гуля с утра проутюжила так, что даже чуть залоснились. Принялся отыскивать взглядом лица, на которых можно было остановиться. Без нагловатой маски. Отыскал, наконец, в середине зала тонколицего, в пенсне. Скучает интеллигент, терпит.
– - Господа!
– Наум подождал, пока затихнут шорохи у дверей и шепоток.
– - Стою я перед вами и заранее знаю, вижу, что моя позиция провальная. Я проиграл раньше, чем открыл рот: я в
Прошелестел смешок, появилось на лицах что-то живое и -- погасло.
– - Вы ненавидите агитаторов и по причине национального скептицизма. Фрейд определил, что в еврейском характере есть целых четыре черты, благодаря которым вам хочется послать меня к чертовой бабушке. Вдохновляет меня только последняя, четвертая по Фрейду, черта: постоянное несогласие еврея с самим собой...
– - Кор-роче!
– пробасили от дверей одесским говорком.
– - Не прошел Фрейд в Одессе!
Засмеялись дружнее, но и это, понимал Наум, не было успехом. Посмеются, а потом агитатора в шею, под свист и улюлюканье. Он бросил взгляд на крикнувшего. Лицо пустое. Сидит на приставном стуле, у дверей. Голова ниже соседских, ноги не достают до пола. Почему-то вспомнилось: "Как у Бен Гуриона"... и он сразу понял, как здесь говорить. Как заставить слушать себя.
– - Вы все здесь разные. Даже по росту. У кого - баскетбольный, кто пониже, а у кого не рост, а росточек. Сидит, вон, человек на стуле, ноги болтаются.
– - Наум вышел из-за стола, к авансцене, и воскликнул: - Но каждый из вас - велик! В этом нет преувеличения. Пусть иные из вас почти без образования, вы сапожник или кто-то еще, но вам выпало счастье, которое выпадает один раз в пять или десять поколений евреев -- р е ш и-и-и т ь! И поскольку вы решили, то это делает вас великими. Пройдет еще несколько поколений, и ваш внук или правнук скажет: Мой дед был великим, он -- решил!
Два с половиной миллиона евреев еще не решили, а вы -- решили...
Но продумали ли вы все до конца? Не поддаетесь ли общему поветрию? Такие же иронические лица, как у вас, были у многих евреев в конце тридцатых годов, какова судьба этих евреев -- вам известно...
– - Так это сионисты виноваты!
– - крикнули из зала.
– - А я так думал -- гитлеровцы!
Зал зашумел, кто-то принялся стыдить крикнувшего; Наум увидел, стали слушать.
– - Мир циничен, земляки. Ему нужны рабы - черные, желтые, белые. Франция разбогатела на испанцах, теперь впрягли арабов. В Западной Германии три миллиона "гэстарбайтер" - югославов, турок, греков, итальянцев. Американцы -- рабовладельцы до мозга костей, поздравляю вас, белые негры!
– - Заткнись, агитатор!
– - зашумели от дверей.
– - Сколько сребреников получил?!
У Наума спина стала мокрой.
– - Кто обозвал меня агитатором?
– - спросил он как мог веселее.
– Вызову на дуэль. Я не агитатор!
– - повысил голос Наум, стараясь перекрыть шум и смешки зала.
– - Я не зову в Израиль уважаемого доктора социологии, который сидит, вот, во втором ряду. В Израиле социологов-советологов, как собак нерезанных. И на всех один кусок мяса. Не зову историков или учителей русской литературы. Не хочу идеть их слез. Навидался слез... Я -- босс на огромном, даже по советским масштабам, предприятии. Нам нужны, -- Наум вытащил из кармана брюк листочек и стал читать: -- авиационные инженеры-мотористы, инженеры по холодной обработке металлов...
– - Список был длинный. Перечислив нужные позарез профессии, Наум заключил: -- Берем с пятым пунктом!..
Зал грохнул от хохота;
– - ....Чтоб он был хорошим специалистом и -- не шпионом.
Зал снова развеселился, кто-то крикнул, а как он отличит шпиона?
– - Хорошенькое дело, -- Наум покрутил своей длинной шеей.
– - Я сам шпион, вся моя семья -- шпионы. Я на семь вершков под землей вижу...
Тут уж все повскакали с мест; этот длинный лысоватый дядька с бесовски-веселыми огоньками в глазах был, может быть, первым человеком на их пути, которому им хотелось довериться. Наума обступили, каждый требовал, чтоб он ответил на его вопрос немедля и исчерпывающе; тонколицый мужчина в пенсне, которого он в начале выступления выискал взглядом, чтоб не сбежать из зала, протянул ему список родственников, просил послать в СССР вызовы.
Наум затряс руками.
– - Вы не едете в Израиль и ваши родственники не поедут в Израиль. Сохнут не пошлет им вызовы.
– - Вы этого не сделаете!
– - закричали со всех сторон.
– - Почему-у?
– - Потому что у вас еврейское государство! Евреи так не делают!
– - Делают!
– - вырвалось у Наума с очевидной всем искренностью.
– - Еще и не то делают...
– - Но списочек взял, подумав, что отыщет в Израиле однофамильцев, которые, может быть, согласятся послать от своего имени вызов... Не рассказывать же им про маразматика из "Едиота", для которого еврей, не едущий в Израиль -- не еврей. Да что там маразматик из "Едиота"! Или государственные "мудрецы!" Его собственная дочка, Динка-картинка, кричит при любом удобном случае, что каждый "прямик" - вонючий жид!
Воспитаньице дают, гуманисты!..
Когда Наум, пробившись сквозь толпу, уходил, его нагнал немолодой тучный доктор-социолог, на лекциикоторого он в свое время похаживал.
– - Слушайте, дорогой мой!
– - возбужденно произнес социолог.
– - Знаете ли вы, как я обрадовался вам? В первый раз на своем эмигрантском пути я встретил настоящего агитатора, такого, которого я выработал в своих социологических представлениях. Вы не касаетесь бытовых льгот, в Америке и без льгот возможностей больше, вы не принижаете людей, а вы их подымаете! Превращаете их из объектов, из жертв исторического процесса, в субъекта истории, а это и есть суть агитработы. Позвольте, дорогой мой, маленькую просьбу. Нет, вначале вопрос. Вы назвали специальности, которые вам нужны. Что, в Израиле нет безработицы по вашему профилю?.. У меня, увы, другие данные. Вот письмо моего знакомого, инженера-моториста. Окончил Московский авиационный. Второй год без работы. Как же так? Вы не берете людей, которые уже там? Это настораживает...
Наум торопливо взял письмо и почему-то покраснел, словно и в самом деле кого-то обманывал, и доктор социологии продолжал уже почти вдохновенно: -Теперь позвольте, дорогой мой, маленькую просьбу. Ничтожную!.. Вы представитель Израиля, и Израиль обязан потребовать от работников Хаяса и Джойнта, и в Вене, и в Риме, и всюду, чтоб они относились к нам, как к людям... Если бы только знали, в каких дырах приходится жить!
Наум закрыл на мгновение глаза, представив себе, сколько унижений натерпелся ученый за эти месяцы, чтоб сказать это... Пожал плечами, разъяснил, что Израиль не имеет отношения ни к Хаясу, ни к Джойнту. "Как помогать, так -- не имеет, а как давить, так имеет", -- мелькнуло у него.
– У Израиля есть свои хамы, у Хаяса -- свои, -- пробурчал он, подумав вдруг, как была бы счастлива Гуля, если бы могла сидеть здесь. Гуля видела пересылки и похуже. Горечь и раздражение последних дней, неожиданно для самого Наума, прорвались в нем: -- Извините, но у меня нет ни силы, ни времени подкладывать соломку тем, кто едет мимо. Как говорится, ты хотел этого, Жорж Данден!