Прощальное эхо
Шрифт:
— Подари мне, пожалуйста, — попросила Алла, обалдев от желания иметь этот маленький портрет и совершенно забыв об осторожности.
— Что, нравится? — коварно усмехнулась Петряева. — Правда, на Потемкина похож?
Она опомнилась, но было уже поздно. С соседней парты ехидно улыбалась Соня Бергман, видимо, решившая вычислить конкурентку и весьма в этом преуспевшая. По Андрею, вообще, сохли многие девушки их курса, но признаваться кому-нибудь в любви к нему считалось постыдным. Наверное, потому, что выглядело это так же глупо и бесперспективно, как увлечение каким-нибудь киноактером. Алла тогда подумала и решила, что минутный позор — не слишком большая цена заветного портрета. А Петряева с Бергман, видимо, посчитали,
Алла стояла рядом, легонько касаясь своим плечом его руки, смотрела на его высокие, восточного типа скулы и думала, что он не очень изменился за эти годы. Разве что тоненькая сеточка морщинок у глаз? Так это только придает ему шарм зрелой мужественности. Да еще появился серый налет скорби во взгляде и даже в улыбке? Но это можно будет исправить, разгладить ладонями, исцеловать. Он же сказал, что никогда не делал ничего такого, о чем бы потом пожалел. Значит, он, на самом деле, хотел ее тогда, значит, вспоминал об этом потом! А она-то, дура, все время тряслась, заглядывая ему в глаза: помнит — не помнит? Господи, какое же это счастье, что им выпал еще один шанс! А ведь не случись Оксане лечь именно в эту клинику, она бы никогда не решилась набрать его номер. Она бы просто изначально знала, что это бессмысленно. И был бы у нее Толик Шанторский с его растраченным бензином и ангельскими кудряшками на старой мудрой голове, было бы скучное вечернее сидение перед телевизором, но не было бы ничего, ради чего стоит жить…
— Слушай, до чего все-таки она крошечная, — произнес наконец Андрей, не оборачиваясь и продолжая почти испуганно разглядывать тельце под стеклянным колпаком. — На нее даже смотреть страшно, не то что в руки брать.
— А брать ее тебе пока никто и не предлагает, — тихонько улыбнулась Алла. — Пусть подрастет, вес наберет. Ты не забывай, что она родилась пятисотграммовая. Это же всего две пачки сливочного масла! А ты хочешь, чтобы у нее сразу и мордашка хорошенькая была, и щечки пухленькие, да?
— Ну, нет, почему? — Он немного смутился. — Но все-таки…
— Все-таки! Ты молиться должен, что у нее вроде бы нервная система сохранная, да и вообще нет явных патологий. Если все пойдет нормально, через годик будет чудесная девчушка, похожая на папу…
Последнюю фразу она сказала намеренно, чтобы проверить его реакцию. И реакция не замедлила последовать. Брови его, резко вздрогнув, сошлись к переносице, на лбу залегли морщинки, а уголки губ опустились еще ниже, исчезла и без того слабая тень улыбки. «Он все еще любит эту свою стерву. Все еще хочет, чтобы девочка стала ее точной копией», — мысленно констатировала Алла, незаметно отстранившись и перестав ощущать плечом тепло его руки. Она не чувствовала себя ни обиженной, ни разочарованной. Это был только диагноз болезни, которую предстояло лечить. И теперь она знала, что сможет ее вылечить. Главное, не бояться сейчас говорить об Оксане! Главное, не пытаться его заставить забыть ее слишком быстро!
— А у нее ты был? — спросила она с довольно-таки правдоподобным спокойствием.
— Нет, — Андрей решительно, словно стряхивая сонную одурь, покачал головой. — Не был и не пойду. Ни мне, ни ей это не нужно. Прошло уже все, Алка. На самом деле прошло… Кстати, ее скоро выпишут?
— Не знаю, но скорее всего дня через два-три. Она уже вовсю ходит, и вообще…
— И вообще не будем больше говорить о ней, ладно? — поспешно перебил он Аллу, видимо, решив, что задал неуместный вопрос. — Вон какая красавица лежит. Только она и заслуживает, чтобы о ней говорили, восхищения, преклонения,
Алла вдруг подумала о том, что девочка в самом деле может вырасти точной копией матери. Пока у нее нет имени и она похожа на красного лягушонка. А потом ее будут звать Оксана, наверняка Оксана. У нее отрастут длинные светлые волосы, глаза из младенчески-голубых станут ярко-синими. Место той, другой, в его сердце она, конечно, никогда не займет, но станет календарем на стене, фотографией в рамке, вечно напоминающей о прошедших днях и не дающей нормально и полноценно жить днем сегодняшним. И ей вдруг страстно захотелось, чтобы девочка стала брюнеткой, чтобы она не взяла от матери ничего: ни родинки, ни формы ногтей, ни этой ужасной манеры смотреть с легким, едва заметным прищуром. Пусть бы даже она выросла дурнушкой, так ведь бывает даже при очень красивых родителях.
— Кстати, ты уже нашел кандидатуру для фиктивного брака? — спросила она, чувствуя, как замирает сердце. — С этим делом тянуть нельзя. Я иду из-за тебя на подлог документов, так что уж создай, пожалуйста, мне идеальные условия для должностного преступления.
Андрей улыбнулся и по-дружески потрепал ее по плечу. Впрочем, тут же его взгляд вернулся к существу под прозрачным колпаком. Алла ощутила что-то вроде легкой ревности. Андрей разговаривает с ней, с женщиной, которая ему когда-то нравилась, с которой он был близок и которой теперь должен быть благодарен по гроб жизни, а думает только о ребенке, который не только понимать, воспринимать еще толком ничего не может. Мешочек рефлексов, и то слабо выраженных! И надо же, стопроцентный мужик со всеми нормальными мужскими качествами, а любуется малышкой, точно как счастливая мать!
— У меня есть парочка вариантов, — Андрей усмехнулся, — но они, конечно, не стопроцентные. Но ты можешь не беспокоиться. К моменту, когда девочку нужно будет забирать, все будет готово.
— Эх, Потемкин, самой, что ли, за тебя замуж выйти! — Алла потянулась и вдруг с ужасом поняла, что лицо у нее сейчас заледеневшее, напряженное и неестественное. Но все же продолжила, стараясь удержать на губах развязную улыбку. — А что, я женщина незамужняя, для фиктивного брака самая подходящая!
Он хмыкнул и покачал головой:
— Нет, Алка, такой жертвы я от тебя не приму. Можно подумать, ты столько лет не выходила официально замуж для того, чтобы испортить паспорт фиктивным штампом?.. Нет, на таких женщинах, как ты, женятся только всерьез, навсегда и по большой любви.
— Я пошутила, — судорожно зевнула она, спрятав руки обратно в карманы.
— Я так и понял, — в тон ей отозвался Андрей. И, немного помедлив, добавил: — Со мной в последнее время вообще часто так шутят…
Она вдруг почувствовала такую пронзительную, такую острую жалость, перемешанную со стыдом, что захотелось заплакать. Потемкин стоял рядом с ней, красивый, высокий, желанный до одури. Она хотела его, как не хотела никогда ни одного мужика в мире. И это как раз было нормально. А ненормально то, что он, прежде такой живой и какой-то солнечный, за те два месяца, что они не виделись, превратился во что-то бесплотное и неживое.
А она просто хотела получить его для себя. Прежде всего! Прежде чем помочь ему, вылечить эту серую тоску. Сначала получить, а потом уже помочь. Потому что у счастливой и любящей жены должен быть счастливый и любящий муж… Наверное, все ее переживания снова отразились на лице. Алка знала за собой эту особенность: когда она начинала волноваться по любому, даже самому пустяковому поводу, щеки ее, и без того худые, западали, глаза делались печальными, как у спаниеля, а брови приподнимались тоскливым домиком. Скорее всего и сейчас на ее лице отпечаталось переживание, потому что Андрей заговорил успокаивающе и торопливо, будто оправдываясь: