Прощальный подарок Карла Брюллова
Шрифт:
– И из-за чего же вышла ссора?
– Да все из-за того же, из-за денег. Сестры требовали наследством поделиться, а Николай Михайлович уверял, что делиться нечем. Счета в банке национализировали, дома батюшка раньше продал, особняк этот, в котором отец жил, могут забирать себе, да только он не советует, новая власть все равно отберет. Простите, это его, так сказать, слова, – внезапно побледнев, пояснил Борис Филимонович.
– Разумеется. Далее.
– Так вот, а сестры не верили. Думали, отец все в золото обратил, а золото или спрятал, или все сыну отдал. А Николай
– И что же дальше?
– Сестры сомневались. А мне так вот кажется, что так все и было. Очень уж оборотистый субъект был. В любом случае, как бы там ни было, денег они в доме не нашли и между собой не договорились. Мне кажется, сестры до сих пор подозревают, что Николай Михайлович все добро себе забрал и где-то припрятал.
– А не мог старый Пичугин сам драгоценности спрятать, а сыну не сказать куда?
– Мог, наверное. Только зачем? Он же спал и видел, как бы все сыну завещать. Очень настаивал, чтобы тот по семейной традиции в художники пошел, в Академию его определил на учебу. Учителей по рисованию нанимал с самого детства. Сам с ним занимался. Так что, если бы клад спрятал, наверняка бы сыну сказал, – утвердительно проговорил Борис Филимонович.
– Ясно, идемте к дворнику.
– Сокровища? – щурясь на солнышко, равнодушно спросил дворник Тихон Авдеевич, приземистый, с огромными загрубелыми от тяжелой работы руками, с загорелым, изрезанным морщинами лицом. – Да, были, как не быть.
– И что же, все реквизировали?
– Про все не скажу, не знаю. Но было дело, зимой пришло пятеро, матросы были, солдаты и в кожанке один. Мне сразу в нос револьвер сунули, отворяй, мол, в двери барские забарабанили. А Михаил Афанасьевич тада уже один жил, холодно, дрова все вышли, так он в своем кабинете проживал, остальные комнаты закрыл, да вот еще Настасья ходила ему еду носила, а так сидел сиднем у себя, не пускал никого. Иногда только сын к нему приезжал. К себе забрать хотел, да хозяин упирался. Упрямый был старик. Вздорный.
– Да, интересная история. Ну а что же сокровища?
– А что сокровища? – поморгал бессмысленно глазами Тихон Авдеевич. – Ах да, сокровища. Так вломились тогда в дом, хозяин пускать, конечно, не хотел, да как не пустишь? Пристрелят. Я за него очень волновался, вот к окошку-то и подлез, поглядеть, как бы чего не вышло. Они ему бумагу в нос сунули, потом стали чего-то говорить. Он головой мотал, а тот, что в кожанке, револьвер из кармана вынул и велел своим его вроде как к стенке ставить, ну уж тут Михаил Афанасьевич перепугался, повел их в кабинет, сейф отпирать. Они страшно обрадовались, все оттуда выгребли, бумагу какую-то с печатью выдали и убрались. А только вот мое мнение, что хозяин мой не дурак был, не стал бы он все в одно место прятать. Да и как по мне, мало там добра было.
– А больше не приходили с обысками?
– А как же, приходили, только хозяин теперь сразу открывал и всем бумагу показывал, мол, все забрали, можете убедиться. А только все одно тащили из дома кто что мог. Всякие там часы, вазы, один раз шубу с него сняли, вытряхнули, как кутенка какого, и с собой прибрали. Вот.
– Значит,
– А вот чего не знаю, того не знаю. А только, когда старого хозяина хоронили, сестры с Николаем Михайловичем сильно ругались, это мне опять-таки Настасья рассказывала. А только как по мне, так, может, бриллианты эти и до сих пор где припрятаны. Вот.
Глава 5
27 мая 1925 года, Ленинград
– С самой Ольгой Пичугиной я еще не встречался. Поговорил с преподавателями в университете, подругами и даже младшим братом, – прихлебывая из стакана обжигающе горячий чай, делился Поликарп Петрович. – В общем, как и говорил ее двоюродный брат, девица ветреная, учебой не слишком интересуется. Среди студентов считается личностью несознательной, а среди особо горячих борцов за светлое социалистическое будущее даже оппортунисткой. Если бы не ее хорошенькая внешность, вероятно, ее бы вообще исключили из университета, а так, по мнению некоторых студенток, половина парней в нее влюблены, особенно политически активных, вот она и пользуется. А еще, по словам подруги, некой Таты Леонидовой, такой же легкомысленной особы, как и сама Пичугина, Ольга Николаевна недавно познакомилась с заезжим московским коммерсантом, знакомство состоялось почти одновременно с ограблением. Познакомились прямо на улице. Коммерсант, со слов подруги, молодой, интересный и состоятельный, никто из подруг и родственников его до сих пор не видел. Думаю, стоит им заняться.
– Правильно, ну а что с родственниками? – обернулся к Андрею Соломину Поликарп Петрович.
– Москвичи телеграфировали, что родственники Пичугиных в последние две недели города не покидали. У ленинградских племянников алиби, проверил досконально, – коротко, деловито отчитался Андрей.
– Захар, у вас что?
– Составили список знакомых семейства Пичугиных, изучаем. Дело не быстрое. Пока что под описание преступника подходит только художник Курочкин, но он три недели как уехал на село в творческую командировку, писать советское крестьянство. Вернется через неделю. Пока работаем по списку.
– Ясно. Продолжайте, Соломин, поможешь, а я побеседую с Пичугиным. Скользкий субъект, все время что-то недоговаривает. Если бы не ограбление его собственной квартиры, я бы вообще подумал на него. Рост подходящий, фигура тоже, возраст – дело относительное, а волосы можно и перекрасить, – с досадой проговорил Поликарп Петрович.
– Все три преступления связаны с вашим семейством, точнее, с сокровищами, спрятанными вашим отцом. Преступник ищет их. Ищет настойчиво, целеустремленно. И уже имеется первая жертва, – наставительно выговаривал Пичугину Поликарп Петрович, надеясь доискаться до правды.
– Послушайте! – потянулся всем корпусом к сыщику Николай Михайлович. – Я уже сто раз вам повторял, что нет никаких сокровищ! Нету! Если бы они были, я уверен, отец сообщил бы мне о них. Иначе в чем смысл? Я художник, я живу исключительно своим трудом. Спросите моих знакомых и коллег, вам все скажут, как много я работаю. Все, что вы видите в квартире, опять-таки было заработано мною, да, это было еще при старом режиме, но все-таки заработано! Вот этими вот руками. – Николай Михайлович потряс перед носом Поликарпа Петровича раскрытыми ладонями, хоть и чисто вымытыми, но хранящими на себе следы въевшихся красок.