Прощальный сезон
Шрифт:
Кириллу показалось, что слова про Валеру Рита выговорила с особой сладостью, представив в лицах, как Алина вернется к Валере.
Алина что-то мычала, трясла головой, потом немного успокоилась и села на стул.
– - Сумочку ее мне принеси, - скомандовала Рита Ларисе.
– Ту, с цветами...
Лариса выскочила и вернулась с большой косметичкой.
– - Чужое не поорти...
– повторила она, грозя пальцем, и Кирилл поразился, как стремительно подействовала на нее капля коньяка. Она выглядела совершенно пьяной, у нее горели щеки, неверным блеском сверкали глаза и развязная пластика внушала отвращение.
Рита деловито высыпала на вязаную скатерть гору хрустящих облаток, перебрала,
– - Идея была плохая, - согласилась она.
– Но у меня лучше есть. Я сейчас покажу, как я сделала платье... помните наши школьные платья?
– - От тебя вечно потом пахло!
– воскликнула Лариса радостно.
– А ты свитер носила под фартук!.. Тебя с уроков выгоняли... Было холодно, а свитер полагалось носить под платьем, а не на фартук.
И она радостно захлопала в ладоши.
– - Тсс...
– шикнула на нее Рита.
– Так вот, я покажу, как сделала платье... На, запей, - она придвинула Алине стакан, который та покорно опустошила.
– Какая шерсть была? Тоненькая... даже не кусалась. Сейчас такая черт знает сколько стоит... кашемир... В общем, пойдемте.
Три подруги скрылись в Ритиной комнате. Кирилл облегченно потер ушибленную Алиной руку, покачал головой, ничему не удивляясь, и отправился по лестнице наверх.
Он не планировал выходить на балкончик, и сам не понимал, как оказался у перил. На соседнем участке светились яркие огни и наблюдалось оживление. Толстый пузатый мужик в одних трусах, притоптывая, танцевал на траве, размахивая шампуром с наколотым на него яблоком, одновременно пытаясь яблоко надкусить. Второй - в просторных шортах - вдохновенно подкидывал в воздух пронзительно орущего ребенка, восклицая "Ах ты мой хороший!.. Ах ты мой сладкий!... Бу-бу-бу... а где наша пятка?" Тянуло угольным дымком с пропитанных противной химией дров, рядом с забором громко хрустела ветка и кто-то, пыхтя и таща крепкую ветку, приговаривал: "Вреешь... достану... сука...". Как ни разглядывал Кирилл разгульную компанию, Яны он не увидел. Брезгливо поморщившись, он закрыл окно, прошел в свой чулан, обмотал голову ветровкой и, не раздеваясь, заснул.
Проснулся он от азартного крика:
– Свистать всех наверх!... То есть вниз...
Открыв глаза, он увидел совершенно пьяную Риту, которая дергала его за руку и тянула на лестницу.
– Ты нужен... ты нужен... ты нужен...
– повторяла она в пространство, а потом подмигнула и сообщила: - Пошли, мы сейчас играть будем.
– Не наигрались?
– спросил Кирилл неприязненно.
– Тшшш! Совсем другая игра. Ты такой не знаешь.
Кирилл потащился за ней, удивленно отмечая, что она одета в черное строгое платье, повязанное светлым кухонным передником. Спросонья он принял ее новый костюм за наряд горничной из секс-шопа, но к нижним ступенькам ему вспомнились старые фотографии, до него дошло, что это имитация школьной формы.
– Во что играть будем?
– спросил он, садясь на табурет.
– Вообще-то мне играть не хочется... я бы лучше поспал.
Под неестественным ярким светом всех зажженных ламп на столе стояла пустая коньячная бутылка, вторая валялась в углу, и дамы смотрелись невменяемо. Алина сосредоточенно изучала собственный внутренний мир, но Кирилл знал, что ее спокойствие обманчиво. Лариса, как интересного собеседника, разглядывала рюмку. Рита расхаживала по комнате. Кирилл хотел было потребовать коньяку, но что-то вовремя ему подсказало, что лучше оставаться трезвым.
– Будем играть в Сережку Лермана, - сказала Рита бодро.
– Сосед наш с пятого этажа. Такой был
– спросила она Ларису.
– Ох, наверное, ему по жизни икается!..
– В Израиле, наверное, - предположила Лариса флегматично.
– Ну да! Что ему там делать? Он же выкрест, свиные отбивные у мамы трескал... Карла Маркса конспектировал...
– А разве он еврей?
– спросила Лариса в сомнениях.
– Кто?
– сказала Рита оторопело.
– Карл Маркс?
– Да Лерман! Он же это... все говорил тогда, что будто с Лермонтовым в родстве... дворянин, мол, этот... швейцарский... шотландский...
– Ага, - сказала Рита.
– Еще китайский. Со Львом Толстым он в родстве... В Америке он, где ему еще...
– Точно, - сказала Лариса, что-то вспомнив.
– В Израиле - это Борька.
– Ага, - Рита захохотала.
– Точно. У него папаша в перестройку сбрендил, родовые корни искать пошел... Все бывало, к Алику, дворнику нашему, цеплялся: ты, говорит, как есть араб, и у меня к тебе исторические претензии... Дворник у нас настоящий был, - сказала она тоскливо.
– Татарин, и по-русски говорил плохо... Ругался только хорошо. Это сейчас в доме не пойми кто... Кто у нас сейчас дворники?... Не пойму, из каких краев... Из какого же вы...
– пропела она низким контральто.
– Из далекого края...
– Куда катится мир...
– вздохнула Алина без тени иронии.
– Моя мама, - продолжала Рита, обращаясь к Кириллу.
– Чуть инфаркт не получила из-за него. То есть из-за нас, конечно, но не будь Сережки, не было бы повода.
– Точно!
– воскликнула Лариса.
– Подожди, я расскажу, - перебила ее Рита.
– Выходит как-то моя мама на балкон, смотрит в палисадничек, что дочка делает, и ноги у нее прикипают к земле, а сердце заходится... Я, правда, этого не помню, - она обернулась к Ларисе.
– Я тоже, - сказала Алина.
– У меня тогда ангина была. У меня все время были ангины...
– А я помню, - сказала Лариса.
– Отче-о-о-о-тливо...
– Ну вот, - продолжала Рита.
– Открывается перед моей мамой такая картина: стоит под вишневым деревом Сережка Лерман, навытяжку стоит... под ногами у него ящик из-под яблок, на шее у него петля, веревка привязана к самому прочному суку... Партизана изображает. Зою Космодемьянскую такую. А вокруг стоят фашистские захватчики, кто с палкой, кто с ружьем... И приговор зачитывают. Казнить, мол, за подрыв состава с боеприпасами... Не иначе, какую-нибудь эпопею "Освобождение" тогда показывали... Какие ж глупые были, господи... Главным фашистом, у нас, помнится, был Мишка Акопян, тоже не ариец далеко, но это мелочи... У моей мамы слова застревают в горле, и она не знает, что делать: крикнешь, напугаешь - Сережка с перепугу с табуретки свалится. А пока из дома выскочишь, добежишь - мы его повесить успеем... Она, значит, нам молча рукой машет, мол, отойдите. А мы ж не понимаем... Сережка уже готовится гордую прощальную речь произнести... Считайте меня коммунистом, и тому подобное...
Кирилл сонно покивал в ответ на трепетные воспоминания. Разделять общую радость его не тянуло.
– Так что будем в Сережку Лермана играть, - объявила Рита.
– Вспомним яркий эпизод детства.
– Вешать, что ли, будете?
– сказал Кирилл возмущенно, разом проснувшись.
– Нет уж! Вешайтесь сами...
– Мы понарошку, - сказала Рита голосом, не терпящим возражений.
– Не повесим, не волнуйся. Сережку тоже в итоге не повесили...
– Да что вы с ума сходите!
– рассердился Кирилл и поднялся, собираясь идти спать, но дамы ласково, но настойчиво окружили его со всех сторон.