Прощальный вздох Тэнсая
Шрифт:
Лишь на первый взгляд могло показаться, что это действительно храм. Но, скорее всего, это был чей-то дом, который имел в наличии бронзовые и каменные статуи Богов, расположенных по бокам от широкой лестницы. На перилах развевались серые ленты бумаги, вдоль и поперёк исписанные прошениями.
Итачи подошёл к одной из них и, покрутив в руках, оторвал, взглянув на аккуратный, каллиграфический почерк.
Выйти за грань дозволенного.
Что
Мысли сами собой метнулись к Саске. Да, это прошение напоминало ему о том, что они сами собирались пройти через черту правильного. Кровосмешение – это непозволительная вещь, чересчур дикая, сумасшедшая.
«И желанная», – про себя добавил Итачи. Он изнемождённо прикрыл глаза. За что им послали такое проклятие? В чём их с братом вина? Неужели это их наказание, обрекающее на сплошные страдания? «А страдания ли», – мгновенно пронеслось у него в мыслях.
Что это? Голова стала резко тяжёлой, мутной, всё как-то обрело мрачные краски, затормозилось и словно оказалось отравленным.
«Это место проклято», – догадался Итачи. Сама аура давила, высасывая жизненные силы за долю секунду.
Итачи ватными, холодными пальцами смял листок с прошением, делая медленные шаги одеревеневшими ногами. С трудом спускаясь по лестнице, он судорожно вспоминал, зачем пришёл сюда. Мысли путались, летали, стирались, давая новые, свежие и снова тут же забываясь.
Перезвон колокольчиков стал настойчивее, громче, ударяясь по слуху острым стеклом. Приторно сладкий запах цветов щекотал нос, вызывал першение в горле, заставляя зайтись в тщательно сдерживаемых рвотных позывах. Перед глазами всё поплыло, размылось, поляна с камелиями сделалась кровавым океаном, и он вот-вот поглотит Итачи в свои глубины.
Он остановился, изо всех сил держась за пошатывающиеся перила. Вполоборота взглянул на деревянную дверь, выкрашенную в золотой цвет, как и всё, что здесь есть.
В голове проскользнула мысль о том, что внутри прохладно, темно, и это, возможно, поможет избавиться от галлюцинаций.
Перепрыгнув через ступеньки, словно боясь, что рубиновые волны поднимутся и захлестнут его, Итачи схватился за дверное кольцо, что есть мощи дёргая на себя.
Послышался щелчок, а после дверь начала туго отворяться с мерзким скрипом. Сразу послышался запах гнили, сырости и затхлости. Итачи вновь с усилием подавил желание опорожнить желудок. Придерживаясь за косяк, он зашёл внутрь, захлопывая за собой тяжёлую дверь.
Внутри действительно было темно, сквозь плотные шторы не пробивалось ни одного проблеска света.
Мраморный
Потолок был высоким, поддерживаемый балками, и от этого он казался таким далёким и недосягаемым. В центре, на длинной мощной цепи, висело золотое паникадило. Множество огарков с засохшим воском были закреплены в специальные глубокие отверстия.
До омерзительного зловония добавлялся запах гари от чадивших свеч в самом дальнем углу и въедливый аромат благовоний, исходивших из кадил, висящих на мраморных воротах алтаря.
Он был освещён слабым лучом света, проникающим из маленького круглого окошка под самым потолком.
Рядом с вратами, на которых были изображены веера, друг напротив друга стояли высокие каменные статуи Изанами и Изанаги. Над их головами висел надломленный нимб с символом трёх Томоэ.
«Ах, вот оно как», – Итачи медленно моргнул с большой усталостью, резко навалившейся на него, облокачиваясь спиной о дверь.
Это сакральный храм семьи Учиха.
Недавний приступ ушёл, и Итачи теперь сокрушался, почему с самого начала не понял, что это за место. Сразу с этим осознанием всё объяснялось.
На полу, среди хлама и обломков, сидел Саске, опустив голову и неестественно наклонившись корпусом вбок. Он выглядел сломленным, уставшим человеком, которого охватило отчаяние и безвыходность.
Итачи хотел было окликнуть его, подойти ближе, уже без прежней злости – её не было, она испарилась, как его взгляд упёрся прямо, вглубь приоткрытых мраморных дверей.
На огромном куске неотёсанного камня висел человек. Бурые потёки запёкшейся крови покрывали его застывшее, набухшее, скрюченное предсмертными судорогами тело. Весь он был вывихнут, выдернут, выпотрошен. Алели атласные мышцы, белели гладкие кости, наливалась синевой бархатная кожа.
Плоть, вспухшая, разлагавшаяся, покрытая тёмно-вишнёвыми пятнами и зеленоватыми гниющими струпьями, выглядела ужасно.
На это пучившееся туловище в изнеможении свешивалась голова с всклокоченными, слипшимися волосами. Лицо в кровоподтёках было истомлённым; оно выражало страдание, боль, горечь. Но, вопреки всему виду, слабая, тёплая, вымученная улыбка застыла на избитых, кровавых губах мёртвого.
Она была успокаивающей, обнадёживающей, открытой. Она словно дарила прощение за столь зверское убийство, а также понимание, что это неизбежно. Улыбка была разрешающей.
«Жертвоприношение», – понял Итачи. Он не думал, что это страшное действо всё ещё соблюдают как традицию.