Прощание с Джоулем
Шрифт:
Постепенно за Джоулем закрепилась репутация главного фронтового миротворца и его горячо полюбили бойцы обеих армий. А ведь он был совсем молодой собакой и только начинал свою поисковую и боевую карьеру.
Всем было очевидно, что Джоуля ждет еще не один обнаруженный бункер глубокого залегания, и что еще множество директив квадратных будет им сорвано, а значит множество хомовеческих жизней будет длиться дальше во многом благодаря ему. Да ведь уже и сейчас, многие окопники с обеих сторон были обязаны Джоулю своими жизнями. Он точно имел хорошую перспективу получить свой личный алтарь еще при жизни и в самом начале своей карьеры.
Вот какую собаку выпало сопровождать Маю. Еще получая сопроводительные документы на Джоуля в полковой канцелярии, он подумал,
Ом, Ампер и Рентген по собачьим меркам были уже глубокими стариками, и, возможно, они действительно бы ничего не заметили, подвергшись той омерзительной операции, и их жизнь действительно сделалась бы после этой проклятой операции более спокойной и ровной. Ом, Рентген и Ампер за свою карьеру были несколько раз ранены и сейчас они уже не бросались по первому зову на линию огня за какой-нибудь косточкой, кусочком мяса или тушкой ящерицы. Нет, они теперь предпочитали лежать в тени, где-нибудь возле полевой кухни или возле временного пункта снабжения, лениво обмахиваясь хвостами и наблюдая за происходящим из-под положенной на нос лапы. Конечно, у них были свои заслуги перед фронтом, и не малые (у Ампера был уже и свой передвижной алтарь), но с молодым, полным сил и энергии Джоулем их было уже не сравнить. И еще у всех этих старых псов были очень выразительные глаза. Это были как бы глаза хомо, но не взрослого хомо, а глаза ребенка, такого ребенка, который ужу успел повидать за свою короткую жизнь то, на что детям смотреть не полагается, по крайней мере до достижения определенного призывными законами возраста. У Джоуля тоже были очень выразительные глаза, но они все еще оставались доверчивыми, ясными и спокойными. Это тоже были глаза ребенка, но такого ребенка, который еще не успевшего столкнуться с мерзостями этого мира, еще не успевшего испытать на себе его подлость, эти глаза еще не успели впитать в себя его боль и страдания.
ОДисс отлично знал Джоуля раньше, потому, что тот часто, гораздо чаще старых опытных псов, появлялся в расположении его взвода, позиции которого располагались на одном из самых опасных участков. Как и другие бойцы, он часто играл с ним и охотно делился с ним своим пайком. И еще ему казалось, что Джоуль как-то выделяет его из остальной солдатской массы и заходит к нему в гости чаще, чем к остальным бойцам его взвода. Поэтому у него всегда была припасена какая-нибудь косточка, банка тушенки или крысиная тушка для Джоуля. Если бы в его дот заглянули Ом, Ампер или Рентген, он охотно угостил бы и их тоже, но они появлялись очень редко, поэтому все это угощение обычно доставалось Джоулю.
У ОДисса не было сомнений в том, что из всех фронтовых собак солдаты ближней фронтовой линии выделяют и больше всего любят именно Джоуля.
Поэтому, уже подписав в полковой канцелярии проездные документы на себя и собаку, сержант подумал о том, что вот сейчас он своей рукой подписал себе смертный приговор.
***
Заградители
В ночь накануне убытия из части Ули Май почти не спал, он все думал об обстоятельствах, которые так быстро и неожиданно сложились для него в жуткую и омерзительную ситуацию из-за последней директивы квадратных о проведении операции "Диана" и вытекающему из них специальному поручению командования.
Во всем были виноваты, конечно, бредовые приказы квадратных, но он всем сердцем чувствовал, что кроме этих приказов есть что-то еще, что-то неясное, туманное, загадочное и это что-то пока не понятно для него, оно не поддается пока его разумению, а значит его пока нельзя распознать, осмыслить, нельзя применить его к сложившейся ситуации и поэтому можно легко совершить какую-нибудь страшную, непоправимую ошибку.
Эта мысль не давала сержанту заснуть
Сразу после подъема Май сбросил пропахшую потом, порохом и озоном полевую форму, вылил на себя несколько ведер теплой воды из пулеметного радиатора и растерся относительно чистым казенным полотенцем с аляповатым изображением шестикрылого синего орла - официального символа СЗК. Когда орел из синего сделался черным, сержант выбросил полотенце в амбразуру, неспеша и очень тщательно обрил левую половину лица, оставив две узкие полоски щетины на левой щеке. Так сейчас брились все окопные ветераны с обеих сторон, чтобы выделить себя из общей прифронтовой массы, дать понять другим военным и гражданским лицам, что связываться с ними не стоит, что они уже много раз убивали и много раз могли быть убиты, и еще - что они вооружены и очень опасны.
Впрочем, во всем этом было больше бравады, чем здравого смысла, но при общении с прифронтовым криминалом эти метки иногда помогали избежать ненужного кровопролития и абсолютно никому ненужных тыловых жертв. Закончив с бритьем, Ули вскрыл упаковку со стандартным мокрым пайком и медленно, без аппетита позавтракал огромной, похожей на скорпиона креветкой. Потом он облачился в чистый выходной мундир, тщательно вычищенные сапоги, и уже подтягивая ремни новой, необмятой портупеи вспомнил о подарке капитана Зе.
Дей подобрал с пола грязную полевую куртку, порылся в нагрудном кармане, извлек из него тусклый кружок синеватого металла и поднес его к натуральному глазу. На аверсе монеты еще можно было различить полустертую надпись "Боги нам доверяют" и цифру "25", а на реверсе была выбита почти круглая голова с самодовольным двойным подбородком, украшенная по лысине жиденьким лавровым веночком. Голова была изображена не в профиль, как на старых монетах, а почему-то анфас и очень походила на рожу рядового Беренца, который сейчас дрых, наверное, где-то без задних ног и даже не подозревал, что кто-то о нем вспоминает в столь ранний час.
Теперь уже было не узнать - чье изображение было выбито на монете, скорее всего, это был кто-то из знатных квадратных людей золотой эры, которые ушли в небытие вместе с нею. "Впрочем, почему ушли?
– думал Май, всматриваясь в крошечные выпуклые глазки с синеватым отливом.
– Может быть, вот этот конкретный квадратный до сих пор живет где-то в глубинах пока еще не найденного бункера. А может это вообще - какой-нибудь квадратный генерал из объединенного командования, бредовые приказы которого мы до сих пор пытаемся исполнять. Да и можно ли их назвать живыми? А нас? Всех нас можно ли так назвать?"
Ули несколько раз подбросил монету на ладони (она все время падала пучеглазым "орлом" кверху), а потом сунул ее в нагрудный карман выходного кителя и начал укладывать походный мешок. Это не заняло много времени - один сухой паек, фляга с обеззараженной водой, бутылка "Бункерной Особой" ("Кровавая Жанна" закончилась у него два дня назад), две обоймы к кинетическому пистолету, тонкая агитационная брошюра по общей теории Лизма-Низма, в боковые карманы - сопроводительные бумаги и пачку отпускных вафель, вот и все сборы. Закончив с мешком, Май укоротил мешочные лямки и повесил его на правое плечо, а потом подошел к выходу из капонира, встал на пороге и оглянулся. Снаружи было уже светло, можно было отправляться за Джоулем, но он все медлил, все стоял на первой ступеньке бетонного порога и всматривался во внутреннее пространство своего бункера. Он не сомневался тогда, что смотрит на свое последнее пристанище в этом мире, потому, что не сомневался - никуда он сегодня не поедет, сегодня его прикончат прямо в расположении свои же братья-фронтовики. Он думал, что полковые писаря уже давно проболтались о его задании, а полковые радистки уже разнесли весточки о нем по всей ближней фронтовой линии своими бойкими веселыми язычками. Это означало, что его последний снайпер уже занял позицию где-нибудь между окопами и тыловыми службами, и что хорошо, что он успел побриться и надеть лучший мундир перед встречей со своей последней золотой пулей.