Прощание с кошмаром
Шрифт:
— На каком еще суде? — не понял Никита.
— Да уж не на уголовном. На последнем. Когда труба архангела позовет. — Отец Дамиан смотрел на начальника отдела убийств. — В Писании он Страшным зовется. Но мне что-то не очень то название нравится. Нет, там уже нас пугать не будут. Просто разберутся с каждым. И каждому воздадут.., на орехи с изюмом.
— И вы.., и ты веришь в такой суд? Серьезно веришь? — Колосов тоже смотрел на этого стриженного по-модному парня в рясе: ну и поп в Стаханове, чудной какой-то… Не поймешь — говорит как: то ли насмехается, то ли… И вообще тема разговора такая: кто из наших ровесников говорит
— Я уже верю. А ты еще нет? — Отец, Дамиан усмехнулся, хотя усмешка была какая-то странная — дрогнули лишь углы губ, а глаза остались серьезными. — Что ж, значит, тебе, дорогой мой, брат мой, еще верить в него время не приспело.
Кто-то из прихожан окликнул его, и он, кивнув Колосову, отвернулся — лишь мелькнули полосы исподней десантной тельняшки в раструбах рукавов… А Никита только хмыкнул: во дает поп, наловчился проповеди читать перед этими своими «овцами». Его отчего-то задевало, что этот «поп», этот бывший офицер, побывавший в чеченском плену и явно много чего повидавший, словно поучает его. Ненавязчиво, но поучает чему-то… Чему?
Но тут внезапно произошло событие, которое направило мысли Никиты в совершенно противоположную от богословия сторону. Всех собравшихся во дворе церкви неожиданно оглушил истошный женский визг.
— Да помогите же, люди добрые, да чтой-то так и будете смотреть, как там Петьку маво убивают! Да не брал он ничего с церкви, не воровал, не края! Да он больной у меня, не в себе.;. Ой, люди, да что ж такое тут творится!..
Женщина лет пятидесяти, растрепанная, зареванная, загорелая до черноты, вбежала во двор, растолкала толпу, отпихнула локтем сотрудника «антикварного» отдела и цепко впилась в отца Дамиана:
— Батюшка.., за ради Христа помоги, они ж убьют его там вконец! Касторовы, они ж, как нальют глаза, ничегошеньки не соображают… А он, Петька-то мой, во дворе у них за сараем копошился чего-то… Споймали они его, за курицу убить ведь готовы и еще что-то про церкву орут, он, мол, и обворовал… А он дома вчера сидел, до-ма-а-а!!
Начался настоящий содом: толпа, смяв сотрудников милиции, ринулась на улицу. Все бежали в заросший липами тенистый проулок, застроенный частным сектором — деревенскими хибарками, сараюшками, летними уборными-скворечниками, покосившимися заборами.
— Надо подкрепление из отдела вызвать, а то как бы беспорядки не начались!. — на бегу крикнул Никите начальник местного розыска. — С чего взбесились-то, Господи?
— Подожди вызывать, сами разберемся. Там, кажется, кого-то поймали и по деревенскому обычаю бьют по тыкве. Вора подозревают.
Во дворе одного из домишек, заросшем лебедой и лопухами, и вправду кипела драка, точнее, избиение. Трое здоровенных полупьяных мужиков (оказалось, это были братья Касторовы и их свояк) пинали ногами парня, которого насилу вырвал у них подоспевший наряд милиции.
— Да вы что, менты, его защищаете?! Петьку-то?! — орал Касторов-старший, когда его оттащили от жертвы в противоположный угол двора. — Вы гляньте только, что мы за сараем у него нашли!
— Тихо! Отставить базар! Прос-с-сти Гос-с-споди нас грешных…
С лип стаей вспорхнули вспугнутые воробьи. А толпа во дворе моментально смолкла. Колосов же пришел в восхищение: ай да поп! Ну и глотка прямо генеральская!
Один из патрульных подвел к нему и оперативникам из «антикварного» парня, которого лупили, —
— Он же не в себе, больной человек, как вам не стыдно так себя по-зверски вести? Бить его, — сурово выговаривал отец Дамиан Касторовым и их свояку. — Вы же люди, взгляните на себя! Что за самосуд такой? И с чего вы взяли, что именно он украл иконы?
— А копался-то за нашим сараем зачем? Прятал что-то? Я за ним четверть часа наблюдал. — Хмурый свояк сплюнул. — Выпили мы маненько с ребятами, зарплату в ремонтной наконец за три месяца выдали нам, ну и… Вышел я за своей надобностью, смотрю — мать честная, этот с огородов через забор сиганул. Я думал, из парника огурцы воровать намылился. А он — за сарай; я за ним. Сел он там, начал компост руками разгребать. Я гляжу — что-то белое — вроде сверток тама… Не иначе, думаю, он, паразит, ночью иконы спер из церкви, а теперь прячет. Ну и свистнул я ему в сердцах в морду, а он…
— Слушайте, да тут что-то интересное, — один из оперативников начал сначала ногой, а затем и руками разгребать компостную кучу. На свет появились оттуда несколько свертков, обернутые в некогда белые, а теперь запачканные землей и гнилью старушечьи платки, из тех, что бабки в деревнях зовут смертными.
Узрев свои сокровища на свету перед глазами стольких зевак, Куренков, до тех пор тихий и плачущий, вдруг дико завизжал и начал рваться из рук милиционера. И внезапно остервенело укусил того за кисть.
— Ах ты, зараза…
Его повалили на землю, начали утихомиривать, но он орал что-то матом и бил ногами, точно в припадке. Побежали к телефону вызывать ему «Скорую».
Ни в одном из заветных свертков икон не оказалось. А вот что там было… Колосов наклонился: оперативники выкладывали на землю перед ним содержимое. В одном свертке.., две пары рваных женских трусиков, носовой платок и любовно завернутая в гигиеническую женскую прокладку полусгнившая отрубленная голова курицы. Во втором — исключительно куриные головы, штук пять. В третьем — тоже отрубленная голова (точнее, ее остатки) рыжей кошки, завернутая в клетчатый носовой платок. «Ох, да он Мурку мою угробил, — охнула одна из старух. — То-то кошка у меня неделю назад сгинула. Думала, убегла куда, а это он… Ах ты, паразит, душегубец, что вытворять удумал!»
В двух других свертках были снова куриные головы, пара отрезанных крыльев, иссохший от старости трупик воробья и.., большой осколок зеркала, на котором губной помадой были нарисованы женские груди с острыми, как атомные боеголовки, сосками.
— Шизик, мать его за ногу! — снова сплюнул свояк Касторовых. — Ишь, склад у нас на задворках устроил… Курям головы поотшибал. То-то жаловались, что пропадать по деревне начали… Головы тут, а тушки где ж? Ну-ка признавайся, — он круто обернулся к женщине, переполошившей всех, — матери «шизика». — Таскал тебе Петька наших курей, а? А ты их небось в лапшу, воровка старая? У вас и фамилия такая — воры вы куриные спокон веков были! Вор на воре!