Прощание с кошмаром
Шрифт:
Вечером он уезжал домой, в Москву, и.., увез ее с собой. Было это очень просто. Они поехали на вокзал, и он купил второй билет по броне на поезд «Красная стрела». А она… Она была тогда как во сне и просто наплевала и на недосданные экзамены, и на неоконченное среднее, и на папашу: (Отец, кстати, через неделю примчался в Москву «разбираться с Белогуровым по-мужски». Но, увидев дом и обстановку, в которой жила Лекс, а главное, получив в зубы в качестве отступного две тысячи долларов, отвалил.) В общем-то, он запродал ее, папаша, за те баксы, но это уже были такие частности…
А школа, что ж, фиг с
В Москву они ехали в мягком вагоне, в купе СВ на двоих. Белогуров сразу разделся. Раздел и ее. Она помнила ту их первую ночь так, словно это случилось вчера. Он был сначала удивлен, что она — девственница. Это после всего, что она наплела ему из «Тропика Рака»… А ей было сначала больно, потом хорошо. Она никак не могла удержаться, чтобы не вскрикивать, но это ему так нравилось… Они едва не упали на пол — нижняя полка была все же узкой. Он сел, взяв ее себе на бедра, целовал, сильно надавливая языком и губами, словно пытался отыскать у нее что-то во рту. Потом положил ее полные ноги себе на плечи…
Все это было так давно, год назад, и с тех пор Иван сильно изменился. Он все больше становился похож на отца, потому что пил, пил, пил теперь почти каждый день. А когда он был пьян, то совсем ее не хотел. Просто трепал по щеке, как верную собачонку. Часто уезжал, часто просто, казалось, не обращал на нее внимания. Был занят в галерее, хотя покупателей там кот наплакал, порой спускался в подвал, когда там работали Женька с Егором: «А что вы там делаете?» — спрашивала Лекс. «Да муть разную. Егор разбогатеть мечтает. Старых мастеров подделать пытается, они с Женькой там над краской колдуют, что-то малюют, — криво усмехался Белогуров. — Только, Лександра, ш-ш-ш! Это наш большой секрет. А то загремим все за подделку антикварки…»
Лекс не была дурой. Конечно, они занимались там чем-то этаким, крутились, в общем. Зачем, в противном случае, было на ключ запираться? Но ей-то до всего этого какое было дело? Ее терзала скука, жара, ревность и печаль. Иван ну совершенно не хотел трахаться — вот уже две недели он просто бухается в кровать, как бревно, и все. Иногда он целовал ее, гладил ей грудь, уставясь при этом в потолок пустым, ничего не выражающим взглядом. Но когда она пыталась передвинуть его руку ниже или самой прижаться плотнее, он лишь морщился, вздыхал, бормоча, «устал и вообще не в настроении…». Лекс, когда он засыпал, брала с кровати набитый поролоном валик и обнимала его ногами. В такие моменты ей хотелось не целовать того, кто посапывал и вздыхал во сне с ней рядом, а зубами до крови разорвать ему равнодушные губы.
А на этого чудного Женьку Дивиторского, что жил и работал в доме еще до того, как она появилась, она… Сначала она о Женьке думала так: это ее ровесник. Выглядел он совсем как здоровенный, кудрявый, раскормленный мальчишка — маменькин сынок. Но оказалось, что он старше ее почти что на червонец. Да к тому же был шизанутый со справкой — инвалид, мол, детства.
Ей, по правде сказать, поначалу очень приглянулся его старший брат Егор — «ну такой классный, прямо мистер Рочестер!». Но этот ее словно в упор не видел. Он вообще никого не видел, кроме себя, павлин надутый? Лекс за это начала
А Женька… Однажды весной она сидела в гостиной в кресле — читала. Женька вкалывал как папа Карло. (Кстати, всю работу по уборке салона и дома делал он. Сначала ему помогала приходящая уборщица тетя Поля, она же и повар. Но в этом году ее отчего-то не наняли. Иван заявил, что — дорого, надо сокращать расходы.) Женька пылесосил, а потом начал тряпкой протирать пыль с мебели. Ползал по ковру на коленях, полируя ножки стульев.
Лекс, погруженная в «Калигулу» Гора Видала, внезапно вздрогнула — словно гусеница проползла по ноге… Женька сидел на полу возле ее кресла. Он поцеловал ей ступню возле большого пальца, ноготок которого она красила белым лаком. Она погладила его по голове: дефективный, а какие у него кудряшки, точно на термобигуди завивается. Блондинчик — прямо купидон, какие вытканы были на знакомых ей с детства по гатчинской реставрационной мастерской шпалерах вместе с рогами изобилия и куртинами роз.
С той мимолетной ласки Женька, что бы он ни делал: мыл ли во дворе из шланга машину, вешал ли картину на стену, драил ли ступени лестницы, — всегда провожал ее странным собачьим взглядом, словно он был пес на цепи, а она миска, отодвинутая от него слишком далеко.
И теперь он вот так же смотрел на нее, не мигая.
— И это все, что ты знаешь? — Лекс наконец-то справилась с предательским румянцем.
— Да. Это все.
— Хочешь музыку послушать?
— Да…
— Ты что застрял тут? Ты куда шел? Тебе два раза повторять?
Лекс поморщилась: нашего мистера Рочестера, павлина ненаглядного принесло! И чего он орет? Она, прислонясь к стене, наблюдала, как Егор Дивиторский толкнул Женьку в загривок по направлению к ванной.
— Что ты на него все время кричишь? — спросила она недовольно. — Иван кричит, ты…
Егор на нее даже не взглянул: тоже, заступница.
— В холодильнике что-нибудь нам найдется? — буркнул он. — Пицца, мясо, салат?
— У нас всегда что-нибудь да найдется. Пойти разогреть?
— Я сам… Спасибо. Это.., я хотел тебе сказать… Иван уехал — срочно позвонили, дела.
— Там на факсе вам сообщение — из Вены, что ли… И почта пришла, счета за телефон…
— Я позже с ними разберусь. — Егор выдавил из себя бледную улыбку и даже снизошел, чтобы потрепать девчонку по плечу. Кожа была влажной и липкой — он украдкой вытер руки о брюки. — Ты, Александрина, не волнуйся насчет Ваньки. Вернется, никуда не денется.
— Я и не волнуюсь. — Она снова надела наушники, словно отгородилась от всего, и, цепляясь рукой за стену, лениво побрела по коридору в гостиную — на любимое кресло.
Дивиторскому казалось, что она переваливается на ходу, как раскормленная утка. Для пятнадцатилетней нимфетки, на его придирчивый вкус, у этой малолетней сучонки был чересчур увесистый зад. Ну и вкус у Белогурова. Одна радость, что молодая — свежачок…
А Лекс, надорвав очередной (шестой по счету за этот день) пакетик картофельных чипсов, отрешенно слушала музыку. Это был саунд-трек из «От заката до рассвета». Она жевала чипсы, жевала, жевала… Ей неудержимо хотелось плакать.
Белогуров вернулся домой только на закате.