Прощание с плейбоем
Шрифт:
Он посмотрел на нее долгим оценивающим взглядом и проговорил нехотя:
– Простите, вы должны понимать, что у меня сдают нервы.
– Это не дает вам права давить на других и вести себя, мягко говоря, невежливо.
– Вы хотели сказать, по-хамски? – усмехнулся он угрюмо.
– Именно это я и хотела сказать, – не стала отрицать Мирослава.
– Вы правы. Приношу свои извинения.
– Принимаю ваши извинения. – Она отлично понимала, что извинился он вовсе не потому, что раскаялся или хотя бы понял, что был не прав. Нет, просто как человек, хорошо
Прежде чем обратиться к Волгиной, он хорошо изучил ее биографию. И знал, что в самом начале своей карьеры следователя она не захотела идти на поводу навязываемой ей версии и спасла от тюрьмы молодого офицера, воевавшего во время чеченской кампании. На парня решили повесить все промахи вышестоящих плюс кражу крупной суммы денег.
Ей приказывали, угрожали, пытались подкупить. В конце концов, в нее стреляли, ранили. А она через неделю сбежала из госпиталя и, несмотря на то что ее отстранили от дела, сумела доказать невиновность парня.
«Как там писал поэт Николай Тихонов в своей «Поэме о гвоздях»: «Гвозди б делать из этих людей: Крепче б не было в мире гвоздей», – насмешливо подумал Шиловский.
Откуда ему было знать, что Мирослава Волгина из той породы людей, что берегут честь своего рода. Попадая в трудные моральные ситуации, она вспоминает своего деда, отдавшего работе в убойном отделе большую часть своей жизни. И думает о том, как поступил бы он. А еще есть прадед, лихой казак, перенесший ссылки, каторгу, прошедший гражданскую войну и не поступившийся своими принципами. Его портрет всегда висел на стене в гостиной ее дедушки и бабушки, и Мирослава столько слышала о его подвигах и добром нраве в мирное время, что ей казалось, она знала его живым и любила. Так что она, Мирослава, не имеет права запятнать их память.
Всего этого Шиловский не знал, но ради того, чтобы узнать имя убийцы своего сына, он был готов вытерпеть нелегкий характер детектива, о котором все в один голос твердили, что это ас своего дела.
– Сядьте и изложите суть, – услышал он ее голос.
– Спасибо, что наконец-то предложили мне присесть, – усмехнулся Эдуард Бенедиктович и расположился за столом напротив Мирославы.
По его позе было заметно, что он не привык чувствовать себя в роли просителя. Выдержав ее пристальный взгляд, он счел нужным объяснить:
– Один влиятельный человек сказал мне, что если кто и найдет убийцу моего сына, то только вы. – Шиловский не стал говорить Волгиной, что поначалу, узнав, что рекомендуемый ему детектив молодая женщина, он отнесся к совету скептически.
Но «влиятельный» человек был так убедителен, оперируя фактами, что Шиловский проникся верой в способности Мирославы. Он начал надеяться чуть ли не на чудо: вот сейчас она взмахнет рукой и из рукава выпадет тот, чьей крови он сейчас жаждет больше всего на свете.
А вместо этого услышал спокойно прозвучавший голос детектива:
– В полиции работают не менее компетентные люди.
Гримаса презрения
– Хорошо, – сказала Мирослава, – я слушаю вас.
– Вы, наверное, читали газеты…
– Меня интересует не версия СМИ, а ваш рассказ.
Эдуард Бенедиктович дернул правым плечом, но удержался от колкостей и сказал:
– Два дня назад мой сын не вернулся домой.
– Он живет с вами?
– Нет, он уже взрослый парень и у него своя квартира. – Он сделал паузу, ожидая, что Мирослава задаст новый вопрос. Но она молчала, и Шиловский продолжил: – Мне позвонила его домработница. Она сказала, что телефон Константина не отвечает.
– Домработница настолько близка с вашим сыном, что может звонить на его телефон?
Шиловский посмотрел в упор на Мирославу и снизошел до объяснения.
– Евгения Степановна заботилась о Косте с детства. Потом, когда он решил жить отдельно, она ушла с ним, хотя моя жена была категорически против.
– Почему?
– Потому, что Ксении и самой нужна была тетя Женя.
Мирослава не подала виду, что заметила оговорку Шиловского, просто отметила про себя, что домработница сына, вероятно, не один десяток лет прожила в семье Шиловских.
– После звонка Евгении Степановны, – продолжал тем временем Эдуард Бенедиктович, – я и сам встревожился.
– Почему? Думаю, ваш сын и раньше часто гулял до утра.
– Это так, – поморщился Шиловский. – Костя не был пай-мальчиком, он мог вообще несколько дней не появляться дома, но тетю Женю он всегда предупреждал и не пропускал ее звонков.
– Он мог где-то оставить телефон, – закинула удочку Мирослава…
– Не мог, – отрезал Шиловский. – Поэтому я стал звонить его друзьям, с которыми он чаще всего проводил время. Но двое из них вообще не имели понятия, где Костя. А Леня сказал, что Костя подцепил какую-то новую девицу, откололся от коллектива и укатил с ней.
– Он не знает, как зовут девицу?
– Понятия не имеет.
Шиловский сделал паузу, а потом продолжил:
– Я решил немного подождать, а потом задействовать службу безопасности. Не мог же мой сын испариться. Они бы непременно его разыскали в любом клубе, гостинице, на квартире.
У Эдуарда Бенедиктовича перехватило дыхание, он порылся в кармане пиджака и сунул в рот какую-то таблетку.
Мирослава расправила на столе лист бумаги, который второпях сунул ей в руки Наполеонов, и быстро пробежала глазами строки: «Артем Григорьевич Солодовников сбит автомобилем Константина Шиловского два года назад. Остались мать, жена, двое детей».
– Короче, их услуги не понадобились, – проговорил, отдышавшись, Шиловский. – В новостях передали, что на проселочной дороге обнаружен труп молодого мужчины, и в его кармане найдено водительское удостоверение на имя моего сына. Я сразу поехал туда. Это был мой Костя. Самое ужасное, что его переехала его собственная машина, – с трудом выдохнул Шиловский.
– Ваш сын позволял садиться за руль посторонним?
– Насколько я знаю, нет.
– А друзьям?
– Думаю, что и им тоже.