Прощание с весельем
Шрифт:
Маялся-маялся Иван Иванович, а потом изобрел способ, как отшивать «стрелков». Случайно изобрел — у него в этот день почему-то игривое настроение было. Печень не пошаливала, да и зашел-то он за сигаретами. Ну, разлетелся к нему очередной «снайпер»: «Дай пятнадцать копеек».
— Пятнадцать? Можно. — Иван Иванович вроде даже руку за кошельком сунул. Но вдруг задержал ее и участливо спросил: — А может, тебе двадцать? Двадцать — хочешь?
— Хочу, — распустил губы парень.
Тогда Иван Иванович поманил его пальцем, наклонился и тихо, на ухо, посоветовал:
— Найди
Парень от неожиданности заржал. И по плечу Ивана Ивановича стукнул:
— Больше вопросов не имею, папаша!
С юмором оказался балбес. Дошло до него.
А Иван Иванович с тех пор взял этот нечаянно открытый способ на вооружение.
Но лучше бы он не вооружался!
Реакция того веселого парня на деловое предложение Ивана Ивановича оказалась единственной в своем роде. Все остальные реагировали по-другому — однозначно, хотя и разнообразно по форме.
В лучшем случае от Ивана Ивановича с негодованием отворачивались, злобно процедив: «У, жила!»
В худшем говорили: «А в лобешник не хочешь, козел вонючий?!»
А один немолодой уже стрелок до того оскорбился, что шапкой оземь ударил: «Да чтобы я бутылки собирал?! Я?! Да никогда в жизни!» Шапка, между прочим, хорошая была, ондатровая. А не пожалел.
В общем, обрезался Иван Иванович на своем эксперименте. Но упорно повторял и повторял его. Им овладело какое-то злое любопытство: сколько же их, гадов этих, отребья, захребетников? И проснется ли когда-нибудь совесть — хоть в одном?
Увы, совесть у мордохватов не просыпалась.
Иван Иванович пришел в уныние. Нехорошие мысли ему в голову полезли. «Куда же это мы катимся? — стал думать он. — Как же мы светлое будущее-то построим? С таким народцем? Ведь они, подлецы, не только пальцем о палец не хотят стукнуть для общего блага — им для себя лично лень пустую бутылку подобрать! Один разок спину согнуть».
Единственный раз Иван Иванович воспрянул было душой. На короткое время. Так же вот подошел к нему человек. Но смирного вида. Приблизился, можно сказать, а не как танк наехал. Попросил все те же пятнадцать копеек. Иван Иванович ему свою формулу — по инерции: «А двадцать хочешь?» — «Хочу, — зарумянился товарищ, — спасибо». — «Да не стоит, — отвечает Иван Иванович. — Ты вот как сделай…» И толкует ему про бутылку. Товарищ вроде заинтересовался: «Хорошо бы, — говорит, — а где ее найти?»
«Ну, — думает Иван Иванович, — это еще не совсем пропащий. Здесь можно сеять». Он даже на «вы» с ним перешел:
— Я вам подскажу. Кафетерий тут рядом знаете? Через два дома? Там мужики как раз пиво пьют. Бархатное. А пустые бутылки назад не сдают, оставляют на столике. Мы же ведь широкие натуры, так?
Человек — хотя вряд ли он сам был широкой натурой — согласно кивнул: так.
Он просто внимательно слушал.
— Ну, вот… А буфетчица каждые десять минут выходит из-за стойки и сгребает эти бутылки. Минимум по два рубля уволакивает за рейс… Вы там подежурьте с полчасика — и запросто разбогатеете.
Человек болезненно сморщился
— Да неудобно как-то, знаете. Стыдно уж очень собирать-то.
Иван Иванович плюнул от ярости и обиды… Это же надо, а! Стыдно ему, поросенку! Побираться не стыдно! С протянутой рукой стоять — глаза не колет!.. Ну, все! Все-все-все! Край! Тупик! Приехали — уперлись!..
Он вовсе перестал ходить в эти магазины. Даже за куревом. Знакомым объяснял: «Не могу! Верите ли, боюсь. Доконают, сволочи. Социальным шизофреником сделают. Их и так уже… раздумаешься другой раз — самому страшно делается. Ну их к черту! Береженого бог бережет».
Но все-таки Иван Иванович не уберегся. Догнала его действительность. В другом месте. Он как-то в кафетерий один зашел. Ездил на базар за картошкой — старуха послала. Ну купил, а на обратном пути вспомнил: сегодня же праздник! День Советской Армии. Надо бы отметить. Хоть свои боевые сто граммов выпить. Не осудят, поди, старого солдата. Пересчитал оставшиеся деньги — ровно на сто граммов коньяку. И кафетерий вот он, рядом.
Иван Иванович купил сто граммов, авоську с картошкой между ног поставил, облокотился на столик, задумался. Как вдруг подлетает к нему один — из бывшего знакомого контингента. Только уж вовсе драный субъект. Пальтишко, пиджак распахнуты, рубаха — тоже, до пупа. Сам прямой, как палка, а шея, непомерно длинная, вперед вытянута. Верхних зубов нет — шепелявит:
— Папаса, дай полтинник. На сницель не хватает.
Иван Иванович растерялся — шницель его нетипичный из колеи выбил, — начал оправдываться:
— Понимаешь, друг… жинка на базар послала, за картошкой. А я еще лучку по собственной инициативе прихватил. И осталось всего на сто граммов, копейка в копейку. Вот взял, видишь.
Субъекту и секунды не потребовалось на раздумье. Он только проморгнул желтым глазом, как светофор.
— Ну, давай тогда коньячку хапанем.
— То есть как это хапанем? — не понял Иван Иванович.
— Ну, ты — половину и я — половину.
Иван Иванович онемел даже, заикаться начал:
— Да ты!.. Да он… Да он знаешь хоть — почем? Два девяносто за сто граммов!.. Выходит, ты у меня рубль сорок пять отглотнуть хочешь?
— Ну да, — просто подтвердил тип. — А це, тебе залко, сто ли?
С Иваном Ивановичем что-то произошло непонятное. Какой-то вакуум внутри образовался. С ужасом глядя на желтоглазого, как на удава, он медленно подвинул к нему коньяк, развернулся и побрел к выходу.
— Эй, музык! — крикнул желтоглазый, проворно, по-собачьи, выхлебав коньяк. — Калтоску-то свою забели!
Сейчас Иван Иванович болеет. Впал в беспросветную меланхолию.
Сосед по лестничной площадке, Геннадий Трубников, корреспондент молодежной редакции местного радио, пытается его оживить.
— Вы, — говорит Трубников, — не о тот пласт действительности царапнулись. Вам положительные эмоции необходимы. Съездили бы куда-нибудь на ударную стройку. Вот где настоящая молодежь! Хотите, я вам командировку организую? Вы же все равно на пенсии, у вас время есть. Напишите очерк: «Глазами ветерана-монтажника».