«Прощание славянки»
Шрифт:
Кто им теперь помешает увидеть самое сокровенное, о чем имеет право знать только Он?… Я побежал.
Я остановился, запыхавшись, уже на набережной Карповки… Куда и зачем я бежал — я не знал. Мне стало плохо…
На совершенно пустом проспекте было светло, как днем. Мимо, шурша, проносились редкие машины. Я попытался какую-нибудь остановить… Меня объезжали, как пьяного… Где-то далеко впереди, у Кировского моста наверное, горели красные огоньки стоп— сигналов… Я понял, что мост уже развели.
Справа в бледном небе сверкнули кресты Иоанновского монастыря, и я пошел на них, сам не знаю почему…
Шел-шел-шел, успокаивая дыхание, свернул налево, перешел мостик и оказался перед большими, ярко освещенными окнами. В стекла с той стороны бился, как огромный навозный жук, ритм ударных. Я заглянул в окно. Ресторан был почти пуст. За стойкой в ритм ударных качала плечами молоденькая барменша. Я отошел, чтобы посмотреть название заведения. Оно меня успокоило. Заведение называлось «Зурбаган». Ни больше ни меньше. И я вошел туда как к знакомым.
Мне там сразу понравилось. В динамиках звучало родное с детства. Но исполнение было настырное, современное.
В Кейптаунском порту С пробоиной в борту «Жанетта» поправляла такелаж. Но прежде чем уйти В далекие пути, На берег был отпущен экипаж…Я улыбнулся и вразвалку подошел к стойке.
— Девушка, вы баксы не разменяете?
Качая плечами, барменша ответила мне одними бровями: «Какие проблемы?»
Я огляделся. На меня никто не обращал внимания. Да и занято было всего три столика. Я протянул барменше зеленую бумажку. Она открыла кассу, на свет посмотрела купюру.
— Что пить будем?
Это она предложила. Я об этом даже не думал. Но тут решился:
— Водки. Сто пятьдесят. И закусить.
Качая плечами в такт, она налила водку, качая плечами, отсчитала мне сдачу и отвернулась в пустоту. Выглядел я, наверное, ужасно. Я засунул сдачу в задний карман, устроился у бара на высокой табуретке и стал подпевать про себя:
Идут, сутулятся, Врываясь в улицы, А клеши новые ласкает бриз…И вдруг я увидел его!
Они сидели в самом углу. Молодой в черной майке спиной ко мне, а он лицом к выходу. Я долго смотрел на него, пока он не повернул ко мне свое бледное печальное лицо. Поглядел и спокойно отвернулся, будто меня не узнал. Я выпил полдозы, закусил бутербродом. Он не хотел меня узнавать… Тогда я взял со стойки стакан
— Можно?
Они переглянулись, молодой хотел послать меня, но он пожал плечами и кивнул мне на пустой стул. На соседнем стуле лежала черная ковбойская шляпа, надетая на красный мотоциклетный шлем. Я поставил стакан и сел.
Они молча курили, а я смотрел на его печальное лицо. Он повернулся ко мне и вопросительно приподнял брови. Я спросил его:
— За что ты хочешь меня убить?
Он долго смотрел на меня, а потом сказал:
— Сейчас я расскажу тебе анекдот.
— Давай, — согласился я.
И он рассказал:
— Давным-давно жил старый еврей. Очень набожный еврей. Днями и ночами он молился Богу. Но дела у него шли скверно. Сначала прогорела его лавочка, потом умерла его любимая коза, потом сгорел его дом. Старый еврей упал на колени и взмолился: «Господи, за что?! Что я тебе сделал?!» И Бог ему ответил из облака: «Ну не нравишься ты мне, Мойша! Не нравишься!»
Я улыбнулся и сказал:
— Ты мне тоже. Очень не нравишься.
Молодой опять дернулся, но он остановил его рукой и встал.
— Ты куда? — удивился я.
— А что? — наклонился он ко мне.
— Убей меня здесь. Убей сразу.
Он улыбнулся мне одними губами.
— Пошел ты на х…
Молодой взял со стула шлем, дал ему черную шляпу, и они пошли к выходу. Я вышел за ними. Стоя на ступенях ресторанного крыльца, я смотрел, как молодой заводил шикарный мотоцикл с гнутым, как оленьи рога, никелированным рулем. Он сел за молодым, обхватил его левой рукой, повернулся ко мне и крикнул, перекрывая двигатель:
— Все только начинается!
Я крикнул им вдогонку:
— Это начало вашего конца!
Красный огонек мотоцикла был уже далеко. И вдруг мне показалось, что я узнал его. Я окликнул его по имени. Кажется, он меня не услышал…
На площади Льва Толстого я поймал такси. И через еще не разведенный мост Александра Невского кругом доехал до Таврического сада.
Лето царило в городе только днем, ночами еще хозяйничала весна. В легкой рубашке «сафари» меня поколачивало.
Я подошел к дому Константина. Я ни на что не надеялся. Но домой мне ехать было нельзя. Все окна в доме были темными. В одном, приоткрытом, на третьем этаже, горел свет. Я встал под окном, свистнул и крикнул на всякий случай:
— Костя!
Я знал, что в этом музее-квартире он не бывает. Крикнул, потому что замерз и идти мне было некуда. В окне появилась тень. Я крикнул еще раз:
— Костя!
На мое счастье, это был он. Он сказал спокойно (потому что можно было и не кричать — ночью и так все слышно):