«Прощание славянки»
Шрифт:
Я нашел в справочнике телефон фирмы «Возрождение» и набрал номер. Ответила Алина и сказала, что Константин Николаевич на похоронах. Очень делово сказала, будто Константин был на важном совещании.
И вдруг, неожиданно, я осознал, что и для меня очень важно там быть. Похоронить вместе с трупом моего бедного шефа весь кошмар, который свалился на меня за эти дни. Похоронить и забыть навсегда! А заодно вернуть Константину чужую кредитку.
Дорогой я подгонял мастера, боялся опоздать. Но попал я на Серафимовское вовремя.
У ворот кладбища выстроился целый автомобильный салон, оттеснив
Гроб только что вынесли из церкви. На секунду я засомневался — церковь не отпевает самоубийц. Но, увидев друзей Адика, я понял, что они и черта заставят отпеть.
Спереди гроб несли два каких-то лысоватых мужичка, похожих с виду на районных партийных функционеров. Но когда они, сурово поглядев друг на друга, одновременно перехватили фоб, на пальцах обоих сверкнули мощные золотые печатки. За ними шел Константин, с кем он шел в паре, мне было не видно. За Константином, последним с этой стороны, фоб поддерживал у изголовья Мангуст в длинном черном плаще с поднятым воротником. Бедный Адик чуть выглядывал из фоба с траурной повязкой на лбу. За фобом шла худенькая заплаканная старушка в деревенском платочке, с цветной фотографией в руках. Я протиснулся ближе и увидел, что на фотографии счастливо улыбался молодой десантник в голубом берете, с белым аксельбантом на плече.
Не сразу я узнал в счастливом дембеле своего бедного шефа. Я отошел в край аллеи. Провожали Адика человек сто, не меньше. Где-то впереди процессии печально загудел оркестр. Процессия развернулась у церкви и медленно потекла по боковой аллее. Я пристроился в конце, рядом с угрюмыми стрижеными «шестерками». По дороге они вспоминали, как начинали вместе с Адиком в какой-то «бригаде». И уже на подходе к месту упокоения один из них мудро заключил: «Выше лезешь — круче падать».
У свежей могилы процессия заколыхалась, рассасываясь по кругу. Впереди испуганно вскрикнула женщина. Стриженые насторожились. Оказалось, что рядом с могилой Адика могильщики рыли еще одну, и женщина чуть в нее не свалилась.
Могильщиков шуганули. И началось долгое прощание. Сначала красиво говорили какие-то бледные очкастые советники, вроде меня. Потом и их шуганули. Прощаться стали друзья. Чтобы понять, хоть напоследок, кто же такой был Адик, я протиснулся ближе и совершенно неожиданно оказался впритык со своей бывшей женой.
От неожиданности я ей сказал:
— Извините…
Она тут же меня поправила громким шепотом:
— Ты хотел сказать здравствуйте?
— Видишь, как ты все хорошо поняла, — ответил я.
Она послушала немного очередного друга и спросила:
— А ты что не выступаешь? (Так и спросила: «не выступаешь», как у артиста.)
Я только плечами пожал.
Она еще послушала и задела меня локтем.
— Идем покурим. Это надолго.
Мы пробрались сквозь толпу к какому-то мраморному обелиску. Она достала из сумочки «Мальборо» и протянула мне почти полную пачку.
— Я не курю, — напомнил я ей.
— Так и не начал? — удивилась она. — Счастливый. А я вот теперь курю.
Я понял, что виноватым в том, что она закурила, как всегда, оказался я. Она курила с отвращением, словно какую-то медицинскую процедуру проделывала.
— Где ты теперь работать будешь?
—
— Хочешь, я с Пашей поговорю?
— С каким Пашей?
Она посмотрела на меня как на идиота.
— С мужем.
— Лучше не надо, — попросил я ее ласково.
Она затянулась напоследок, фыркнула брезгливо и отбросила на дорожку хабарик.
— Не женился?
— Нет.
— Блядуешь, — поняла она.
Такого я от нее раньше не слышал. Она улыбнулась мне покровительственно.
— Меня вспоминаешь?
— Я все забыл, — сказал я ей свой новый пароль.
Она обиделась.
— Ведь у нас было что-то хорошее.
— Что?
Она смотрела на меня, прищурясь.
— Неужели забыл, как мы ездили в За… (и она назвала то место, где меня никто никогда не найдет). Неужели забыл?
— Вот это помню, — признался я откровенно.
Она погладила меня по щеке.
— Соседи не мешают?
— А что? — насторожился я.
Она улыбнулась кокетливо.
— Я там дверцу в твой чулан сделала.
— Зачем? — чуть не вскрикнул я.
Она укоризненно покачала головой.
— Ты действительно все забыл?… Неужели не помнишь, как ты мне развода не давал? Мы с Пашей в той квартире жили, а ты в этой. Я решила на блядстве тебя застукать. Каждую ночь к тебе через чулан лазила. А ты и не замечал… выпивать ты тогда начал, бедный… А потом сам на развод согласился…
Я вдруг поцеловал ее в щеку.
— Спасибо тебе большое!
— За что? — не поняла она.
— За все, — сказал я проникновенно.
Она покраснела.
— Идем. Сейчас Паша выступать будет.
— Иди. Я здесь постою.
Она обернулась уже из толпы:
— Только ты не уходи. Дождись меня. Очень нужно.
Я помахал ей рукой. Пашей оказался один из тех
толстячков, похожих на районных функционеров. Я не узнал его, так он изменился за пять лет. Он преподнес худенькой матери Адика пухлый конверт от друзей. Это был финал печальной церемонии. Я поискал глазами Константина. Он стоял рядом с Мангустом. Он — в белом плаще, Мангуст — в черном. Я подумал, что у Мангуста можно выяснить одну вещь. Очень важную вещь. Стриженые «шестерки» подхватили на веревки гроб. Загудел на одной ноте оркестр. Я протиснулся назад. Хотел спрятаться, пока все разойдутся. Спрятаться от бывшей жены. А потом найти Константина, чтобы обменять кредитку, и Мангусту задать один вопрос. Я ушел в самый конец кладбища, к бетонному забору, похожему на тупой забор на Каменном острове. Когда я вернулся, свежая могила Адика была закидана сосновыми ветками и венками. Над могилой склонилась старушка в деревенском платочке. Она прилаживала среди цветов цветную фотографию счастливого десантника.
У соседней пустой могилы курили могильщики. Я подошел попрощаться с Адиком и сказать ему спасибо за то, что он меня жалел. Могильщики как-то странно посмотрели на меня. Проходя, я заглянул в пустую могилу и остановился… Внизу, на рыхлом сыром песке, ничком, раскинув ноги, лежал Мангуст. Чуть выше поднятого черного воротника на стриженом светлом затылке темнело маленькое отверстие. Крови совсем не было. Она вся была на лице, наверное… Кровь и мозги…
— Вы не из милиции случайно? — спросил меня молодой могильщик.