«Прощание славянки»
Шрифт:
Я растерялся.
— Ты же хотел издать мою историю-
Константин наклонился ко мне:
— Пошла на х… твоя история и твоя долбаная немытая Россия! Я понятно излагаю? Что она мне дала? Зону?! Я сам всего добился! Сам! Я ей ничем не обязан! Брось, Ивасик, врагов России искать! Брось маньячить! Пусть ее отмоют как следует, чтобы мне за нее не стыдно было!
Я хотел возразить.
— Уймись, Ивасик! По-хорошему тебя прошу! Не срывай юбилея нашей национальной гордости! Я четыре года на это мероприятие
Я сидел пришибленный. Константин снова сел, толкнул меня коленом.
— Плохо выглядишь, конспиролог. Устал. От твоей дурной головы, как говорится, никому покоя нет.— Константин достал из кармана пластиковую карточку «Visa».— Кредитка твоя, между прочим, тоже настоящая. Жалел тебя твой Адик. И я тебя, лоха, жалею. Отдохнуть тебе надо, Ивасик. Слушай, я же говорил, сегодня как раз рейс в твою Африку. Во вторник — утром, в пятницу — ночью. Улетай ты в Африку, Ивасик. На бегемотов погляди. На крокодилов. Развейся. Прилетишь другим человеком. И я к тому времени освобожусь. Денег у меня будет уйма! Оттянемся мы с тобой, Ивасик, по полной программе! Я понятно излагаю?
В дверь заглянул Критский.
— Константин Николаевич, в Смольный пора!
Константин ткнул меня коленом, встал и сунул мою кредитку себе в карман.
— Договорились, Ивасик? Билет твой из-за меня пропал… Новый билет за мой счет, по понятиям. Толик!
Из-за плеча Критского выглянул Мангуст. Константин достал свой мощный бумажник и отсчитал десять зеленых сотен.
— Толик, организуй Ивасику билет в Африку. Туда и обратно.
— Есть, — по-борцовски кивнул головой Мангуст.
Все повторялось. Мангуст опять доставал мне билет в Африку. Все повторялось, как во сне.
— Толику лучше не выходить,— вмешался Критский.
— «Аэрофлот» тут рядом, через площадь, — успокоил его Константин и протянул мне руку. — Я не прощаюсь. Я к тебе без четверти семь загляну. Выпьем посошок на дорожку, Ивасик. И кредитку отдам. Бай-бай, как говорится.
Критский протянул мне свеженькие копии Геккерновых бумаг и на прощание лукаво улыбнулся:
— Бон вояж, как говорят французы.
Они ушли. Я прижал к груди копии, взял со стола топорик и полез в темный лаз. Мангуст вдруг подошел к лазу и присел на корточки.
— Пимен, бляха-муха, я ж к тебе могу спокойно прийти! В любое время.
— Лучше не надо, Мангуст, — сказал я и хотел закрыть дверцу.
Мангуст придержал ее рукой.
— А чо? Посидим, Пимен, выпьем за Африку. У меня водяра отличная есть, бляха-муха. «А-ах, крокодилы, бегемоты, а-ах, обезьяны, кашалоты…» Помнишь?
Я ему сказал спокойно:
—
7
Наваждение
Я вернулся к себе разбитым…
За ночь и половину сегодняшнего дня Константин кардинально изменил ко мне свое отношение.
Белый Медведь свою угрозу выполнит «просто и надежно», как выразился генерал Багиров. Потому что деньги в «юбилей национального гения» он вложил огромные и мечтает их с лихвой окупить.
По решительному лицу Константина я великолепно понял, что мне лучше всего, не мешкая, сегодня же ночью лететь в Африку.
Вот о чем я размышлял за рюмкой армянского коньяка с голубой библейской горой на этикетке…
Передо мной стоял в полный рост так и не решенный до сих пор, как теорема Ферми, простейший с виду гамлетовский вопрос: «То be or not to be…» Если вы помните, переводится он у нас так: «Быть или не быть», хотя точнее по-русски следовало бы сказать: «Жить или не жить». Только не подумайте, пожалуйста, что я всерьез решал — заколоться мне немедленно тупым кухонным ножом или подождать немного и повалять еще дурака с Офелией? Не в этом дело…
По-моему, гамлетовский вопрос решается так: жить человеком или жить живым покойником? Гамлет, если забудет о тайном поручении, данном ему тенью отца, тут же станет живым покойником. Хотя его дружок Горацио и убеждает его не верить в «маньячные бредни». Я тоже могу запросто стать живым покойником. Это произойдет немедленно, если я послушаюсь Константина и навсегда забуду свою «Тайную историю». А дальше что?
А дальше — тишина…
Мой загранпаспорт три дня ждет меня в кармане у Мангуста…
Я вздрогнул.
В моей прихожей надрывался звонок. Но бросился я сначала не в прихожую, а к двери чулана — проверить бронзовую защелку. Эта старинная мощная щеколда была моей единственной опорой и защитой.
Я понимал, что совершаю очередную ошибку: открываю дверь, даже не спрашивая, кто там стоит…
А стоял передо мной худенький паренек в длинных широких черных шортах, в белой футболке навыпуск, в бейсбольной шапочке козырьком назад. Паренек держал за шнурки пластиковые ботинки с роликовыми коньками.
Со времен «перестройки» строгую классическую красоту Дворцовой площади опоганили, как могли. То на ней митингуют записные ораторы, сами не верящие ни единому своему слову, то выше «александрийского столпа» возносится надувное изделие братьев Монгольфьер с рекламой пива «Хайнекен» на разноцветных боках, то под аркой Главного штаба завоет на всю округу старые советские песни какой-то одичалый нищий с бородой Емельки Пугачева, то шумно снуют вокруг площади друг за другом навсегда забросившие учебу модные ролкеры…