Прощание в Дюнкерке
Шрифт:
— Пока время для визита не слишком подходящее, — четко ответил Даладье.
— Время в наших руках, — улыбнулся Риббентроп, отходя.
«Теперь Даладье определенно подаст в отставку», — устало подумал Леже. Ему уже было безразлично все — лишь бы скорее уйти отсюда. Поздно. Очень поздно. Два часа ночи.
От «Фюрерхауза» машины с флажками Франции и Великобритании на капотах двинулись в половине третьего.
Гитлер смотрел вслед мигающим красноватым фарам, переступил с ноги на ногу и сказал Риббентропу:
— Ужасно, что с такими ничтожествами мне приходится иметь дело! Они испортили мне вступление в Прагу. А эта бумажка, где они расписались, клянусь честью, не будет иметь никакого значения. Не принимайте ее всерьез. Кейтель уже распорядился, граница вскрыта — нравится это кому-то или
Даладье боялся возвращаться в Париж. Ему казалось, толпа, собравшаяся на аэродроме Бурже, освищет и разорвет его.
Чемберлен готовился к парадной встрече уже на борту самолета. Особенно грело его подписание англо-германского соглашения — подлинный венец выстраданного, вымученного, такого любимого «Плана Z». Есть пакт о ненападении! Теперь можно спокойно спать, не боясь ни досрочных выборов, ни войны. Все довольны, не так ли? Ведь он везет им мир.
Муссолини и Чиано приняли предложение Геринга вместе поохотиться на крупную дичь — здесь же, неподалеку, в Альпах.
XXVIII
Президент Бенеш дождался звонка Маетны только на рассвете. Долго тот собирался с мыслями, трудно было, видно. Однако к происшедшему следует отнестись философски, ибо разум никогда не смиряется с абсурдом. Посторонние люди решили судьбу чужого им народа. Решили, не считаясь с его волей. И хотя Бенеш был готов к худшему, готовил себя, соответственно настраиваясь, первым чувством, которое охватило его, едва он повесил трубку и связь с Мюнхеном оборвалась, было тяжкое, глубокое, смертельное раскаяние. Ведь это он сам, глава этого государства, лидер этого народа, с самого начала переложил ответственность на чужие плечи, более сильные, более выносливые, как казалось, как виделось. «Я знаю, вина лежит на мне, — не мог он себе не признаться в те первые минуты. — А если бы в роковую минуту я обратился к народу? Состоялось бы это совещание? Была бы встреча в Мюнхене?»
Навязчиво крутилась в мозгу фраза Маетны, напоследок он дословно передал угрозу англичан: «…будете улаживать свои дела в одиночестве…»
Да, это конец. Отставка. Вероятно, эмиграция…
В десять утра в Овальном зале соберутся члены правительства. Они поздно вечером уехали из Града, чтобы хотя бы этой ночью, когда уже не в их власти влиять на события, передохнуть от беспрерывных заседаний и совещаний, чтобы найти новые силы для новых решений и новых испытаний. И утром все сначала… Последнее слово в Мюнхене все же предоставили Чехословакии. Какой демократизм! Какая чуткость к нормам международного права! Хотя ясно: слова эти не больше чем слова — дипломатическая увертка Чемберлена, Даладье и Гитлера. Но ведь утопающий цепляется и за соломинку.
«Может быть, я совершил ошибку, посмотрев сквозь пальцы на истерику журналистов, — подумал Бенеш, — когда они пытались создать у народа впечатление, будто русские разделяют ответственность за принятие нами англо-французского ультиматума? Однако Александровский выразил протест, мы ответили в духе дружбы и союзничества, можно считать инцидент исчерпанным. Так что у меня есть все основания отмежеваться от газетных пересудов, а у Александровского нет причин не доверять мне. Таким образом, никто не упрекнет меня, если я еще раз попытаюсь обратиться к Москве. Хотя бы для того, чтобы продемонстрировать всей Европе: нет, Чехословакия не одинока. Пусть не думают, что так просто поставить нас на колени. В конце концов, окончательное решение остается за нами. Путь борьбы отнюдь не закрыт. Но что это будет за борьба? Мы будем иметь против себя не только Германию, но и Англию, и Францию. По крайней мере, в смысле их отношения к этой борьбе. К этой войне. Они немедленно изобразят Чехословакию виновницей несчастья. Сталин должен это понимать, как и я, с той же степенью ответственности. Окажется ли в этом случае по-прежнему крепка его решимость? И еще неизвестно, какую позицию займет наш собственный парламент, что скажут главы партий!»
Но Бенеш решил ни с кем не советоваться. Они помешают еще раз обсудить ситуацию с Москвой. Только нужно дождаться более подходящего для официальной беседы часа. И хотя Бенеш давно устал от консультаций, совещаний, бесед — пустого многословия, упустить последний шанс он не смел.
Бенеш спросил себя — что он делает и ради кого, ради чего? Он сделал многое для Даладье, он во многом согласился с Чемберленом, в отношении Франции и Англии, можно сказать, исполнил союзнический долг. Что он сделал для чехов? Это покажет, вероятно, только будущее. Он вспомнил последние строки чапековской «Войны с саламандрами». Именно то место, где автор подводит итоги и прогнозирует будущее, спрашивая читателя: «Что же люди, что будет с ними?» И ответ: «Ах, люди… Ну, они начнут возвращаться с гор. Возникнет новый миф о всемирном потопе, который был послан Богом за грехи людей. Появятся легенды о затонувших странах, которые якобы были колыбелью человеческой культуры, будут, например, рассказывать предания о какой-то Англии или Франции, или Германии…
— А потом?
— Этого я уже не знаю…»
А Бенеш и не хотел знать. «Все происходящее — это как роды или похороны, нужно через это пройти, никуда не деться, беременность должна разрешиться, жизнь рано или поздно — оборваться, — отстранение философствовал он. — Что породил, кого похоронил Мюнхен? Бог весть… Все в руках господних, будет время, свершится суд, правые и виноватые будут названы. Главное — выстоять. Или, как повторял Шушниг, — сохранить герб, знамя и гимн».
Ровно в девять тридцать в кабинете советского посла в Чехословакии Александровского раздался телефонный звонок. Сергей Сергеевич сразу узнал голос президента. Впрочем, этого звонка он ждал. Ведь еще в два часа сорок пять минут Лондон передал, что соглашение достигнуто, мир теперь обеспечен. Не мог Бенеш пропустить это сообщение, а приняв его, не мог не искать возможности протестовать. Александровский знал, что Бенешу небезразличны чаяния народа.
— Я прошу вас, господин посол, обратиться к правительству вашей страны со следующим вопросом. Мы поставлены перед выбором: либо начать войну с Германией, лишившись поддержки Англии и Франции, либо… — Бенеш не смог найти более нейтрального слова и с усилием проговорил, — капитулировать перед агрессором. Я должен знать отношение СССР к этим возможностям, то есть к дальнейшей борьбе или поражению, и знать это как можно скорее.
— Я немедленно отправлю телеграмму в Москву, — заверил Александровский, хотя считал, что сейчас уже нет времени на дипломатическую переписку, пора решаться, надо немедленно обращаться к последнему союзнику за военной помощью, надо действовать. И без того говорено немало. «Он тянет время», — невольно думал Александровский. А когда Бенеш, заканчивая разговор, повторил: «Я прошу ответ как можно скорее, часам к шести-семи по пражскому времени», — Александровский укрепился в этой мысли.
Телеграмма, разумеется, была отправлена в Москву тотчас. Сергей Сергеевич дал указание связаться с Москвой и по телефону — в столь сложное время вполне вероятны перебои в работе телеграфной связи. Сам же посол направился в Град.
Прага была пустынна и мрачна. Никто уже не толпился у дверей советского посольства, никто не встречал цветами советского посла. Еще бы! Поползли по городу, по стране злые, тяжкие слухи — СССР бросил союзников! Конечно, Александровский заявил официальный протест после опубликованного в специальном выпуске газеты «Вечер» сообщения, что чехи преданы народом славянской расы — ясно, какой народ подразумевается. Ему ответили, что номер конфискован… И только.
«А ведь и в Москве могут сделать ложные выводы, — с тревогой думал Александровский, уже оказавшись на территории Пражского Кремля. — Сталин способен вопреки фактам посчитать, например, что советский полпред не слишком четко контролировал быстро изменяющуюся ситуацию, да и возложить на меня максимум ответственности».
Президентский совет тем временем начал работу. Александровский удивился. Зачем же было тогда запрашивать Москву, коль они уже решают?…
Секретарь Бенеша Смутный пригласил Александровского на чашку кофе, они обменялись парой расхожих любезностей, а потом Смутный удалился под каким-то чрезвычайно секретным и важным предлогом. Послу Советского Союза оставалось одно — ждать. Ждать встречи с президентом, ждать ответа из Москвы. Он поступит сюда, в Президентский дворец…