Прощание
Шрифт:
– Когда скажешь, – ответил он не раздумывая.
– В общем-то, когда ты сможешь, Лукас. Вот только я подумала еще – и, боюсь, это все осложнит…
Эма подняла на него умоляющий взгляд, заранее зная, что он будет не в восторге от ее предложения.
– …Я подумала, что в том же нуждается и весь наш двор.
Лукас отшатнулся, будто ему влепили оплеуху.
– Ты хочешь… концерт?
– Пойми меня правильно, Лукас. Все наши артисты гастролируют за морями. Уже много месяцев не было ни одного концерта. Да и будь у меня здесь,
Лукас, белый как снег, мотал головой. Он цепенел уже от одного слова «концерт». Играть на нижней палубе – это можно, у походного костра – тоже сойдет. Но в Зале, со Сценой, Партером, Балконом и Ложами… Нет и нет. И думать нечего.
– Я не могу.
– Прошу тебя.
– Исключено.
– Ты ведь любишь лечить других…
– Точно нет и нет.
Эма никогда еще не видела его таким бледным. Она знала, что он уже очень давно не выступал на публике, но такая реакция поразила ее.
– Ладно, Лукас. Забудем. Плохая мысль.
Эти слова только сильнее его взволновали. Он думал, ради Эмы – он может всё что угодно. Оказалось, нет.
– Очень плохая. Простишь меня, Лукас? Больше об этом ни слова.
Вернувшись к себе в больницу, доктор проглотил пригоршню лакричных пилюль. Разумеется, без толку.
У Лисандра, в отличие от Лукаса, наконец-то выдался нормальный день, без малейшего вмешательства Батиста с Флорианом. Учитель накричал на него из-за того, что он оставил жилетку в конюшне, но ограничился тем, что хлопнул указкой по его парте. Лисандр все вынес стоически. Вычесав с утра Эпиналя, он обыскался жилетки повсюду, так что в итоге пришлось выбирать: прийти с опозданием или в неполной форме. Он выбрал меньшее из двух зол.
Выйдя из школы, он сразу заметил на другом конце двора Феликса, который делал вид, что случайно заговорился с Сабиной о парче, а сам вертел огромной курчавой головой во все стороны. Он выкидывал этот номер через день. Лисандр прошел мимо не взглянув на него, но штурман, продолжая болтать, выставил руку.
– Хоть поздоровайся со мной. И скажи, куда пойдешь.
Работа его становилась все невозможнее.
– К себе в комнату, соколят проведать.
– Прекрасно.
– Иди за мной на расстоянии.
– Слушаю, сударь.
Феликс выждал, пока Лисандр удалится, не спуская с него глаз. Затем, убедив Сабину, что розовый однозначно ее цвет и поцеловав ее в щеку, пошел следом, выдерживая дистанцию. Но, уже поднимаясь по лестнице, почувствовал неладное. Он услышал, как соколята испуганно пищат, а Лисандр – ругается.
Ускорив шаг, Феликс вошел в его комнату как раз вовремя, чтобы заметить, как на фоне пасмурного неба нарастает темная тень. Сумерка. Она рвалась к своим малышам, разгоняясь и врезаясь налету в закрытое окно. Почему оно было закрыто? Лисандр пытался его открыть, но старая щеколда не поддавалась. Сумерка ударилась
Два треснувших стекла упали к ногам Лисандра, третье он выбил сам и выдернул наконец щеколду. Он перемахнул через подоконник и, соскользнув по виноградной лозе вниз, стал искать Сумерку на клумбе. Она превратилась в мокрый ком сломанных перьев, на голове виднелся длинный порез. Пронзительный взгляд ее ониксовых глаз обвинял Лисандра в немыслимом преступлении.
Но Сумерка обвиняла невиновного. С самого рождения соколят Лисандр ни разу не закрыл окно. Ни разу.
Черт бы побрал этого Батиста.
Весь вечер Лисандр выхаживал пустельгу и пережевывал мясо, вымоченное в козьем молоке, чтобы накормить ее соколят. Он, почти никогда не улыбавшийся, теперь расплывался в дурацкой улыбке, стараясь их приободрить. Сперва они пугались его пальцев, но потом наелись досыта. С каждым проглоченным ими кусочком на душе у Лисандра становилось легче. Уже стемнело, когда он заметил на спинке стула аккуратно сложенную жилетку, которую он так долго искал. Выходит, о нем кто-то подумал.
33
– Ага! Ты! – вскричала Эсме, подскакивая к стойлу Зодиака.
Третий день она то и дело наведывалась в конюшню, надеясь застать врасплох обрезальщика хвостов. На этот раз, в самую рань, там оказалась Эмилия: от испуга она вжалась в угол.
– Попалась, значит. Ох, я тебе покажу!
Она схватила ее за пышный рукав и протолкнула между вязанок сена к Габриэлю, следившему, как жеребенок сосет молоко.
– Бросай младенца, Габриэль. Глянь лучше на свою прекрасную взрослую дочку.
– И что тебя удивляет, Эсмеральда? Она мне каждое утро помогать приходит.
– В чем помогать?
– Ответь ей, Эмилия.
– Я меняю солому, – прошептала школьница еле слышно.
– Ах, солому меняешь? – подхватила Эсме, вне себя. – С мешком-то за спиной, ну-ну!
– Это чтобы быстрее, – оправдывалась Эмилия, краснея.
– А ну-ка покажи, что у тебя в сумке. Давай-давай, живо!
Эсме выхватила у нее сумку и высыпала содержимое на пол. Перо спикировало острием вниз, чернильница разбилась, огромные портняжные ножницы воткнулись в щель между досок.
– Да отвяжись от нее, посыльная! – рассердился Габриэль. – Она из-за тебя в школу опоздает, да еще без чернильницы придет. Чернильница с тебя, имей в виду, я не стану…
Но Эсме помахала ножницами.
– Ну а это ей зачем? Штаны мальчишкам укорачивать или лошадей стричь?
Габриэль повернулся к дочери и тоже ждал ответа. Он ни секунды не сомневался в ее честности, но раз уж она повторяла ему все время, что уже не ребенок в тринадцать, то пускай сама за себя отвечает.
– Это для задания по географии, – объяснила Эмилия, чуть не плача, – мы вырезаем Северные земли.