Прощай, Анти-Америка!

Олдридж Джеймс

— Подожди, Пип! Я тебе сейчас объясню…

Я глядел, как они поднимаются вверх по склону. Терраде пришлось остановиться, чтобы надеть сандалии, но все же он догнал Пипа, и тут я увидел, что Джуди тоже бежит за ними.

— Джуди! — закричал я. — Не ходи за ними! Оставь их одних!

— Я беспокоюсь за Лестера! — крикнула она в ответ.

Этого я уже не мог понять. Взбешенный, я сказал ей!

— Господи Иисусе, Джуди, если ты хочешь, чтобы все уладилось, дай же им возможность самим это сделать.

Она

остановилась и смотрела им вслед, пока они не исчезли на шоссе, высоко над нами. Затем она повернулась и нехотя села. Дора обняла ее своей жирной рукой и сказала:

— Ничего с Лестером не случится. Не волнуйтесь. Они скоро вернутся.

Однако они не вернулись, и все заботы, связанные с «кошмарным» Дориным пикником, легли целиком на мои плечи. Я перенес в машину все, что осталось от еды и питья, усадил туда обоих детей, и мы молча поехали обратно. Моника была уже дома, она загорала на веранде. Нам она сказала, что приехала на попутной машине.

— А где же он? — спросила она.

Я ответил, что Пип пошел искать ее, а Террада отправился за ним и что теперь они предоставлены самим себе. Моника кивнула и произнесла по-французски:

— Глупо приходить в отчаяние, когда это — господствующее чувство в нашем мире. Так что я не волнуюсь.

Мы не беспокоились за Пипа до самого обеда, надеясь, что они с Террадой сидят где-нибудь в баре или бистро и обсуждают свои сложные взаимоотношения и трагические последствия своих разногласий.

Мы знали, что у Доры Пипа с Террадой нет, потому что она звонила и спрашивала, не вернулись ли они. Вскоре она приехала на своем «пежо» вместе с Джуди — та с волнением спросила, нет ли от них вестей. Было почти половина одиннадцатого.

— Нет, — сказали мы.

— Пожалуйста, Кит, — сказала мне Джуди, — поищите их.

— Где же их искать? — спросил я. — Они могут быть и в Монте-Карло, и в Ницце, вокруг не меньше тысячи бистро, и кто знает, в каком они сидят?

— Ради бога! — просила она.

Тут Дора заметила, что днем мужчины выпили довольно много, и если они пили потом где-нибудь еще, кто знает, что им могло взбрести в голову и что может произойти.

— Представьте себе, — сказала она, — как возликуют американские газеты, если их обоих подберут где-нибудь пьяными и обнаружится, что Лестер встречался с Пипом. Да его просто четвертуют…

Моника выругалась, а я пришел в ярость:

— Вот было бы хорошо!

— Какой ты жестокий, Кит, — сказала совершенно расстроенная Джуди. — Не надо так.

— Словом, я ни за что на свете не стану их разыскивать во имя спасения репутации Террады.

— Я никогда и не попросила бы тебя об этом, — тихо сказала Джуди, — если бы дни Лестера не были сочтены: у него рак. Он приехал сюда только для того, чтобы помириться с Пипом.

— О господи! — только и мог сказать я (нужно

заметить, этот штамп всегда выручает в подобные минуты).

— Лестеру совсем плохо, — продолжала Джуди.

— Пип знает об этом? — спросил я.

— Нет. Лестер не хочет ему говорить без крайней необходимости.

Я не мог не восхититься Террадой, его великолепным самообладанием: только теперь я понял, что означал его безжизненный взгляд, устремленный в никуда, его подчеркнутое великодушие.

— Ладно, — согласился я, — только мало шансов, что я их найду.

— Знаю. Но я не могу допустить, чтобы последние несколько месяцев жизни Лестера были отравлены скандалом.

Все начиналось сначала. Но я уже отказался от попыток понять психологию победителя, который требует от своей жертвы сострадания, помощи и даже смирения. Я колесил по Ницце, Вильфраншу и Монте-Карло, заглядывая подряд во все бары и бистро, и внутренне содрогался, вспоминая о том, какая тяжесть вновь обрушилась на моего друга Пипа.

Я обследовал все места, которые мне были известны, и вдруг вспомнил, как Моника рассказывала мне в Париже, что несколько раз обнаруживала пьяного Пипа на Северном вокзале. Он заявлял, что хотел сесть на поезд и ехать домой, в Америку. Поэтому я объездил все станции и нашел их в Вильфранше — они сидели на платформе над одним из самых прекрасных заливов в мире и вели пьяный спор о том, что такое головная боль.

Была полночь. Увидев меня, они заявили, что я тоже должен ехать с ними. А они ждали поезда из Ментоны в Марсель, с тем чтобы сесть на пароход «Андре Дореа» и уехать на нем в Нью-Йорк.

— Только там, Кит, только там мы можем уладить наш спор. А здесь, — Пип с ненавистью махнул рукой в сторону самого залива и темных гор, — здесь все не то, все, все не то.

— Да, конечно, — сказал я. — Но пойдемте отсюда.

— Я же все-таки сделал это, Кит, — бормотал он, пока я ставил его на ноги. — Поехали домой, сказал я ему. Там уже забрезжил свет. Так я ему и сказал. Я — как римский папа, понимаешь? — Он высморкался и, копируя папу, благословил Терраду. — Не терзайся. Прощаю… Отпускаю тебе все грехи. — И он снова перекрестил Терраду.

Увести их со станции не составило большого труда; первым я дотащил до машины тяжелого, обмякшего Терраду. Он молчал. Но даже и сейчас, пьяный и беспомощный, он продолжал свой титанический поединок с чем-то огромным, чему не было названия. Джуди с благодарностью обняла меня, тем временем Дора втащила Терраду на крыльцо.

Моника была дома, в «Эскападе»; мы с ней внесли Пипа наверх и уложили в постель, — Эйлин пришлось самой выпить кофе, который она приготовила для него. Они попытались расспросить меня о том, что произошло, но я буркнул в ответ: «Ничего не произошло» — и отправился спать.