Прощай, Ариана Ваэджа!
Шрифт:
— А близко к ней подошел? Или не удосужился зайти да к иконам приложиться?
— Дед! Я ведь приметил, что у тебя в красном углу нет ни одной иконы. А меня хочешь попрекнуть?
— То, что здесь нет образов — на то есть причина и говорить ее тебе не намерен. А в самое святое место наших краев не зайти — это преступление! Да... и еще... Ты вот мне много говорил о фигурках зверей, а знаешь хоть, что в этой церкви есть изображение Святого Христофора... с пёсьей головой?
— Так я видел такую икону в Чердыни!
— То икона! Да, и знать, древняя, давно уж так
Дед посмотрел на Ивана таким строгим взглядом, что тот съежился под шинелью. Что это с ним? Как болезненно такой пустяк воспринимает...
— А-а-а... — протянул Сибирцев, — видимо, настенная роспись? А почему именно Христофору? Он что, в этих краях самый почитаемый?
— Ну, самый — не самый, эт как посмотреть... Просто именно тебе он смог бы и помочь...
— Именно мне? — насторожился гость.
— Да. Тебе, — спокойно ответил тот и устроился поудобнее на своей лежанке. — А что эт я стою у твоих ног? Так заговорился...
— Так почему именно мне? — переспросил Сибирцев, чувствуя, как дед уходит от темы.
— Потому как он соспешествует путешественникам, а ты, мил человек, оным и будешь... Пришел с котомкой... — дед кивнул в сторону вещмешков, что притулились у стены. — Да еще и не с одной! Так же? А Святой Христофор-то сколь людей перевез на своей спине! Ой-ё-ёй! И ведь — через воду! Эт как я тебя тащил! И еще я тебе скажу Ваня...
Дед призадумался, вроде свое что вспомнил, и перешел на шепот:
— Кто верит в этого святого, тот... не загнется никогда в чужих краях-то! Как ни болел бы... Ты понял меня, сынок?
— Как не понять! — воскликнул тот и испугался своего громкого голоса.
Старик тяжело вздохнул:
— Ладно... Я тебе сказал... а ты сам смотри... Да! Коль не был в Никольской церкви, то и Богоявленскую, небось, не видел? Она, конечно, поскромнее будет, без особых там... закрас... Но есть в ней, Ваня, очень важная вещь... Гробница с чем? А-а-а, не знаешь! И это — главная святыня Ныроба! Что пялишься-то! Вижу по глазам — что был в Ныробе — что не был — один...
Сибирцев молчал. Надо же, так захлестнула их эта экспедиция, что некогда было не только по сторонам, но и под носом посмотреть.
— Ладно уж... — снисходительно проговорил старик Архип. — Главная наша святыня — цепи Михаила Никитича Романова, дяди будущего царя Михаила Федоровича!
— Неужели? Да, слыхал, что в этих местах нашел он свою смерть... Но ведь гробницы-то здесь и в помине не было, его тело сразу... выдолбили из мерзлой земли да увезли...
— Может, и увезли, — не сдавался старик, — но ведь люди-то верят в то, что здесь он лежал... Так что все равно — если могилки не было — яма, где он смерть свою нашел, сохранилась. И на ее месте церковь поставили, не эту, Никольскую, а другую — Богоявленскую...
Сибирцев покосился на деда и спросил уже вполголоса:
— Так ты о боярине Романове печешься?
— Да хошь о нем?
— А что так? Почитаешь его или... кто из родичей твоих был с ним знаком?
— Как хошь, так
— Да ладно, дед... я ведь ничего такого не сказал... Чем же задел тебя?
— Сказал ты — в Ныробе народ невеселый, а с чего ему веселиться-то, когда сгноили в яме такого человека!
Старик, до этого прогуливающийся по комнате туда-сюда, словно заведенный, присел на краешек самодельной кровати и стащил с головы шляпу, которую снимал разве когда спать ложился. Провел пятерней по седым взъерошенным волосам, приглаживая их, сделал паузу, а потом добавил:
— Церковь Никольскую в честь боярина Романова строили и не мастера, а слуги Божии...
— Как это?
— Да так! Потому никто не помнит этих мастеров и сказать не может, сколь они за свою работу взяли. А у смертных людей всегда отчеты есть по деньгам... Да какой по деньгам? Даже по времени никто тебе не скажет, когда церковь-то появилась...
— Как это не скажет? — переспросил Сибирцев.
— Говорю тебе — слуги Божии ее строили — так не веришь... Переоделись в мастеров, спустились с небес да начали фундамент класть... Утром народ просыпается — ан нет фундамента.... Ночью опять они спустились, уже стены начали ставить... А наутро и стен опять не видать!
— Да что ж за стены такие, неужель невидимыми были? — не удержался, спросил Иван Викторович.
— Нет, под землю уходили... Так вот, слухай дальше... И когда золотые маковки уже появились с крестами святыми... тогда... в один день и вышел храм из земли... Народ много денег собрал для мастеров, но те их не взяли: как появились в один миг, так в один миг и исчезли...
— А почему так они поступили — великолепие построили именно здесь, да еще и бесплатно?
— Потому что земля здесь окроплена кровью великомученика боярина Михаила Никитича Романова... Эт как же мог Бориска Годунов обвинить его в колдовстве да сослать сюда, в глухомань... да сковать кандалами и — в яму, и чтобы голодом морить...
— Никак, твои родичи ему помогали? — осенило Сибирцева.
Дед усмехнулся и только головой покачал:
— Сколь раз втихаря кусок хлеба да мяса бросали... Да что с того? Все равно помер боярин... Как можно почивать в яме в студеный мороз да почти без еды-питья? — старик тяжело вздохнул и снова пригладил седину. — И только уж после Бориски-то, приехали в Ныроб именитые гости да благодарили народ за помочь боярину. Сказали, отменят все налоги. Да так и сделали! Только никто этому не радовался, все в печали были за Романова... И уж три века как в печали...
Старик замолчал, видимо, вспомнил еще и личное. То, о чем еще не успел своему гостю рассказать.
— Ты скажи, Ваня... — поднял голову старик. — Бывал ведь в разных местах... А вот видел ли церковь краше нашей Никольской?
«Хороша церковь! — подумал про себя Сибирцев. — Великолепие несомненное... Но есть ведь и в Санкт-Петербурге...» А вслух произнес:
— Нет, краше не видел!
— Вот и я тебе об этом толкую, милок...
— Архип Пантелеевич, а что ты знаешь еще о здешних местах? Ты ведь давно здесь живешь, да и отец твой, и дед, и прадед...