Прощай, Берлин
Шрифт:
— Понятно…
Я сел на постель Питера, размышляя о том, что, как ни странно, Отто наконец совершил поступок, за который я могу его уважать.
Питер все утро находился в истерическом возбуждении, но во время ланча он сидел мрачнее тучи и не проронил ни слова.
— Теперь я пойду складывать вещи, — сказал он мне, когда мы поели.
— Ты тоже уезжаешь?
— Конечно.
— В Берлин?
Питер улыбнулся.
— Нет, Кристофер.
— А!
— Есть поезд, который отправляется в Гамбург поздно вечером. Наверное, я поеду прямо сейчас… Чувствую, мне придется путешествовать, пока я не забуду этой проклятой страны…
Возразить было нечего. Я молча помог ему упаковать вещи. Когда Питер укладывал в чемодан зеркальце для бритья, он спросил:
— Помнишь, как Отто сломал его, стоя на голове?
— Да, помню.
Когда мы закончили, Питер вышел на балкон своей комнаты.
— Сегодня там будут долго свистеть, — сказал он.
Я улыбнулся:
— Мне придется сойти вниз и утешить их.
Питер засмеялся:
— Да. Придется!
Я пошел с ним на станцию. К счастью, машинист торопился. Поезд стоял всего несколько минут.
— Что ты будешь делать в Лондоне? — спросил я.
Углы его рта опустились, он усмехнулся горькой улыбкой.
— Наверное, искать еще одного психоаналитика.
— Что ж, не забудь немного сбавить цену.
— Не забуду.
Когда поезд тронулся, он помахал рукой.
— Прощай, Кристофер! Спасибо за моральную поддержку!
Питер ни разу не предложил, чтобы я написал ему или посетил его. Думаю, он хочет позабыть это место и всех, кто с ним связан. Едва ли можно винить его в этом.
Только сегодня вечером, листая книгу, которую я читал, я нашел еще одну записку от Отто, заложенную между страницами.
«Дорогой Кристофер, пожалуйста, не злись на меня. Ведь ты не такой идиот, как Питер. Когда ты вернешься в Берлин, я приду навестить тебя, я знаю, где ты живешь: видел адрес на одном из твоих писем. Мы мило поболтаем.
Твой любящий друг Отто».
Я даже не думал, что от него можно будет так легко отделаться.
Через день-другой я уезжаю в Берлин. Я думал, что пробуду здесь до конца августа и, возможно, закончу книгу, но это место вдруг ужасно опустело. Я скучаю по Питеру и Отто, по их ежедневным ссорам гораздо сильнее, чем предполагал. А партнерши Отто по танцам перестали грустно слоняться в сумерках под моим окном.
4. Новаки
В начале улицы Вассерторштрассе возвышалась большая каменная арка — кусочек старого Берлина — с наляпанными серпами и молотами,
Фрау Новак сама открыла мне дверь. Вид у нее был еще более болезненный, чем в нашу предыдущую встречу, и под глазами большие синяки. На ней были та же шляпка и потрепанное старое черное пальто. Сначала она не узнала меня.
— Добрый вечер, фрау Новак.
Ее лицо медленно меняло выражение: от мелкой подозрительности к сияющей, робкой, почти девчоночьей, гостеприимной улыбке:
— Ах, это вы, герр Кристоф! Входите же, герр Кристоф! Входите и садитесь!
— Боюсь, вы как раз собрались уходить, не правда ли?
— Нет, нет, герр Кристоф, я как раз вошла сию минуту.
Прежде чем пожать мне руку, она торопливо вытерла свои о пальто.
— Сегодня у меня поденка. Я не могу управиться раньше половины третьего, поэтому и обед так задерживается.
Она посторонилась, пропуская меня. Я распахнул дверь и задел за ручку сковородки, стоявшей на плите прямо у двери. В крошечной кухне едва хватало места для нас двоих.
Удушающий запах картофеля, поджаренного на дешевом маргарине, заполнял квартиру.
— Да вы входите, садитесь, пожалуйста, герр Кристоф, — суетилась фрау Новак. Здесь ужасный беспорядок. Вы уж извините меня. Я убегаю очень рано, а моя Грета — такая лентяйка, просто чурбан, хотя ей уже исполнилось двенадцать. Ее невозможно заставить что-то сделать, если не стоять над ней все время с палкой.
В столовой был покатый потолок с бурыми подтеками. Большой стол, шесть стульев, буфет и две огромные двуспальные кровати. Места оставалось так мало, что перемещаться приходилось бочком.
— Грета! — крикнула фрау Новак. — Где ты? Немедленно иди сюда.
— Ее нету, — донесся голос Отто из другой комнаты.
— Отто! Иди погляди, кто пришел.
— Не мешайте. Я занят, чиню граммофон.
— Ты занят? Ты? Ты — бездельник. Хорошо же ты разговариваешь с матерью! Иди сейчас же, слышишь меня?
Она мгновенно пришла в ярость. От лица остался один нос. Тонкий, острый и ярко-пунцовый. Она вся дрожала.
— Не беспокойтесь, фрау Новак, — сказал я. — Пусть выйдет, когда захочет. Тем больший для него будет сюрприз.