Прощай, Берлин
Шрифт:
— Всю эту неделю, — ответила Наталья, — я не ходила в школу. Три дня назад стою я около этого пианино и вдруг падаю — вот так. Как сказать по-английски: ohnm"achtig?
— Вы имеете в виду, что вы упали в обморок?
Наталья живо закивала.
— Да, верно, у меня был ohnm"achtig.
— Но в таком случае вам следовало бы сейчас быть в постели. — Внезапно я почувствовал себя покровителем.
— Как вы себя чувствуете?
Наталья весело рассмеялась, и конечно же, я никогда не видел, чтобы она выглядела лучше.
— О, это несерьезно. — Я должна сказать вам одну вещь, — добавила она. —
— Замечательно.
— Да. Не правда ли? Когда появляется отец, эта такая радость, ведь он все время в разъездах. У него столько дел повсюду: в Париже, в Вене, в Праге. И всегда он должен ездить на поезде. Думаю, он вам понравится.
— Конечно.
И вот стеклянные двери распахнулись, и перед нами предстал герр Ландауэр, жаждавший познакомиться со мной. Рядом стоял Бернгард Ландауэр, кузен Натальи, — высокий бледный молодой человек в темном костюме, всего лишь на несколько лет старше меня.
— Я очень рад познакомиться с вами, — сказал Бернгард, когда мы пожали друг другу руки. Он говорил по-английски без малейшего акцента.
Герр Ландауэр был маленьким живым человеком со смуглой морщинистой кожей, как у старого, хорошо начищенного башмака. Его блестящие карие глаза смахивали на пуговицы, а брови бульварного комедианта были густыми и черными, словно подведенными жженой пробкой. Было ясно, что он обожает свое семейство. Он распахнул перед женой дверь так, словно она была хорошенькой молоденькой девушкой. Благожелательная счастливая улыбка изливалась на всю компанию: на светившуюся от радости по случаю его приезда Наталью, слегка зардевшуюся фрау Ландауэр, меланхоличного, бледного, вежливо-загадочного Бернгарда и даже меня. Герр Ландауэр в разговоре почти все время обращался ко мне, деликатно обходя все, что касалось семейных дел, чтобы не напоминать мне, что я здесь посторонний.
— Тридцать пять лет назад я был в Англии, — сказал он с сильным акцентом. — Я приехал в вашу столицу, чтобы писать докторскую диссертацию, и поселился вместе с еврейскими рабочими в лондонском Ист-энде. Я не раз имел возможность убедиться, что ваши английские власти мне вовсе не рады. Я был очень молод тогда, пожалуй, моложе, чем вы сейчас. Я вел необыкновенно интересные разговоры с докерами, проститутками и хозяйками «пабликхауз», [22] как вы их называете. Очень интересно… — Герр Ландауэр задумчиво улыбнулся. — И моя пустяковая небольшая диссертация вызвала такие дебаты! Ее перевели на пять языков.
22
public house (англ.) — пивная, закусочная.
— На пять языков! — повторила Наталья. — Вы видите, мой отец тоже писатель.
— О, это было тридцать пять лет назад! Задолго до того, как ты родилась, моя милая! — Герр Ландауэр неодобрительно покачал головой, в его глазах-пуговках светилось великодушие. — Сейчас у меня нет времени для подобных штудий. — Он вновь повернулся ко мне. — Я только недавно прочел по-французски книгу о вашем великом английском поэте, лорде Байроне. Такая интересная работа. Теперь
Я почувствовал, что краснею от стыда. Странно, но меня смущало присутствие не Натальи, а фрау Ландауэр, безмятежно заправлявшей в рот очередной кусок, а Бернгард не отрывал глаз от своей тарелки, чуть заметно улыбаясь.
— Да, — промямлил я, — это довольно сложно…
— Очень интересный вопрос, — перебил меня герр Ландауэр, благосклонно оглядывая всех нас и с огромным удовольствием уплетая завтрак.
— Имеет ли гений право на исключительные поступки? Или скажем ему так: «Нет, вы можете писать прекрасные стихи и рисовать замечательные картины, но вести себя вы должны как обычный человек и подчиняться законам, созданным для обычных людей». — Не переставая жевать, герр Ландауэр обвел нас торжествующим взглядом. Вдруг он уставился на меня:
— Ваш драматург Оскар Уайльд… еще один случай. Что вы скажете о нем, мистер Ишервуд? Я бы очень хотел услышать ваше мнение. Справедливо ли было по английским законам наказывать Оскара Уайльда или нет? Пожалуйста, скажите, что вы думаете?
Герр Ландауэр радостно смотрел на меня, замерев с вилкой у рта. Подспудно я все время ощущал присутствие Бернгарда, который сдержанно улыбался.
— Да… — начал я, чувствуя, как у меня краснеют уши. На этот раз меня неожиданно спасла фрау Ландауэр, сказав что-то Наталье по поводу овощей. Завязался недолгий разговор, во время которого герр Ландауэр, кажется, позабыл свой вопрос. Он с удовольствием продолжал есть. Но тут встряла Наталья.
— Пожалуйста, скажите отцу название вашей книги. Я не могу вспомнить. Такое смешное.
Нахмурив брови, я попытался выказать ей свое неудовольствие — но так, чтобы другие не заметили.
— «Все конспираторы», — сказал я холодно.
— «Все конспираторы»… о да, конечно!
— А вы пишете детективные романы, мистер Ишервуд? — Герр Ландауэр одобрительно расплылся в улыбке.
— Боюсь, эта книга не имеет никакого отношения к детективу, — вежливо ответил я. Герр Ландауэр смотрел недоуменно и разочарованно: «Не имеет отношения к детективу?»
— Пожалуйста, объясните ему, — приказала мне Наталья.
Я глубоко вздохнул:
— Название символичное… Это цитата из «Юлия Цезаря» Шекспира.
Герр Ландауэр тотчас просветлел:
— А, Шекспир! Великолепно! Очень интересно…
— У вас есть великолепные переводы Шекспира на немецкий язык.
Я порадовался собственной хитрости: удалось увести разговор в сторону.
— Да, конечно! Великолепные. Благодаря им Шекспир стал почти немецким поэтом…
— Но вы не сказали, — настаивала Наталья с дьявольской въедливостью, — о чем ваша книга.
Я заскрежетал зубами.
— О двух молодых людях. Один художник, другой — студент-медик.
— И это единственные персонажи вашей книги? — спросила Наталья.
— Конечно, нет. Но я удивляюсь вашей забывчивости. Я совсем недавно пересказывал вам сюжет.
— Дурак! Я спрашиваю не для себя. Я, естественно, все помню, что вы мне рассказывали. Но мой отец не слышал. Так что расскажите, пожалуйста… что потом?