Прощай, детка, прощай
Шрифт:
— Иди ты! А я его за секретного агента принял. Такая спокуха на лице. Всадил три пули в Паскуале, как будто в тире упражняется. И хоть бы хны. Как увидел его за столом, сразу понял, ж… дело.
Он снова кашлянул. Я слушал. Закрыл глаза и слушал, как он кашляет и не может остановиться секунд двадцать. К тому времени я уже знал, что он метрах в десяти слева от выхода на крышу.
— Реми.
— Ну.
— Я поднимусь.
— А я тебе дырку в башке проделаю.
— Нет, не проделаешь.
— Да что ты!
— Да, вот так.
В ночном воздухе раздался хлопок
Я немного полежал. Сердце ухитрилось втиснуться в пищевод, и новое положение ему нисколько не понравилось. Оно забилось о его стенки, желая вернуться на прежнее место.
— Патрик.
— Ну.
— Ранен?
Я отжался от ступеней и, стоя на коленях, выпрямился.
— Нет.
— Я ж сказал: буду стрелять.
— Спасибо, что предупредил. Охренительно благородно с твоей стороны.
Снова послышался кашель, потом он с ревом выгнал из горла то, что отхаркнулось, и выплюнул.
— Какие-то странные звуки издаешь. Может, нездоровится тебе? — сказал я.
Он хрипло рассмеялся:
— Да и ты не очень здорово выглядел. Твоя напарница, старина, вот кто у вас хорошо стреляет.
— Осалила тебя?
— О да. Быстро избавила от привычки курить, вот как это называется.
Я прислонился спиной к перилам, поднял пистолет дулом в небо и стал очень медленно подниматься по ступеням.
— Лично я, — сказал Бруссард, — вряд ли смог бы ее подстрелить. Тебя — другое дело. Но ее… Не знаю. Способность стрелять в женщин… знаешь, такая черта не очень-то украсила бы мой некролог. Служащий департамента полиции Бостона, дважды удостоенный наград, любящий муж и отец, набиравший в среднем два-пятьдесят два в боулинг, мастерски стрелял баб. Чувствуешь? Как-то… неважно звучит, верно?
Я припал к пятой ступени сверху и несколько раз вздохнул. С крыши он меня не видел.
— Я ведь знаю, ты думаешь: «Реми, ты застрелил Роберту, всадил ей пулю в спину». И это правда. Но Роберта ведь не женщина. Понимаешь? Она… — Он вздохнул и затем кашлянул. — Ну, в общем, не знаю, что она такое. Но «женщина» к ней как-то не подходит.
Я выглянул на крышу и за мушкой пистолета увидел Бруссарда.
Он сидел, прислонившись спиной к вентиляционной шахте, задрав голову, и даже не смотрел в мою сторону. Вдали на фоне кобальтового неба стояли ярко подсвеченные прожекторами желтые, белые и голубые силуэты зданий центральной части города.
— Реми.
Он повернул ко мне голову, вытянул руку и навел на меня дуло «глока».
В таком положении мы провели некоторое время. Я толком не понимал, что будет дальше, он, видимо, тоже. Достаточно было одного неверного взгляда, непроизвольного подергивания пальца от избытка адреналина или от страха, и из огненной вспышки у отверстия дула вылетела бы пуля. Бруссард закрыл глаза от боли и с шипением втянул в себя ртом воздух. На его рубашке постепенно распускалась огромных размеров
Все еще целясь в меня и держа палец на спуске, он сказал:
— Чувствуешь себя так, как будто снимаешься в фильме с Джоном Ву? [59]
— Терпеть не могу фильмы с Джоном Ву.
— Да я тоже, — сказал он. — Я думал, я один такой.
Я слегка покачал головой.
— Все тот же затасканный Пекинпа, [60] только его эмоционального подтекста нет.
— Ты что, кинокритик?
Я натянуто улыбнулся.
— Я про любовь кино люблю, — сказал Бруссард.
59
Ву Джон — актер, снимавшийся в вестернах.
60
Пекинпа Дэвид Сэмюэл — американский кинорежиссер и сценарист, один из наиболее значимых новаторов кинематографа XX века.
— Что?
— Правда. — Мне было видно, как закатились глаза за мушкой наставленного на меня пистолета. — Понимаю, это странно. Может, оттого, что я полицейский, я смотрю эти фильмы со стрельбой и плююсь: «Во заливают». Понимаешь? Но поставь ты кассету с «Из Африки» или «Все о Еве» — меня от экрана не оторвешь.
— Просто сюрприз за сюрпризом, Бруссард.
— Да, я такой.
Держать пистолет в вытянутой руке так долго было тяжело. Если бы мы действительно собирались стрелять, с этим бы давно уже было покончено. Возможно, конечно, такие мысли как раз и посещают человека перед тем, как его застрелят. Я заметил усиливающуюся бледность его кожи. Выступивший пот скрыл серебряную проседь у него на висках. Если он и мог еще сколько-то продержаться, то уже недолго. Мне это противостояние было тяжело, но у меня не сидела пуля в груди и осколки плитки в лодыжке.
— Я, пожалуй, опущу пистолет, — сказал я.
— Делай как знаешь.
Я следил за его взглядом, и, может быть, оттого, что он знал это, я не увидел в нем ровно ничего: просто непроницаемые, неподвижные глаза.
Я снял палец со спуска, поднял пистолет дулом вверх, зажал его в ладони и поднялся на оставшиеся несколько ступенек. Стоя на мелком гравии, которым была засыпана крыша, я посмотрел на Бруссарда сверху вниз и поднял бровь.
Он улыбнулся, опустил пистолет себе на колени и прислонился затылком к вентиляционной шахте.
— Ты заплатил Рею Ликански, чтобы он увел Хелен из дому в тот вечер, — сказал я. — Так?
Он пожал плечами.
— В этом не было необходимости. Обещал отпустить его при очередном аресте где-нибудь по дороге. Вот и все.
Я подошел и стал перед ним. Теперь мне был виден темный круг в верхней части груди, место, откуда разрастались розовые лепестки. Из пулевого отверстия чуть справа от грудины по-прежнему медленно, но заметно толчками вытекала кровь.
— Легкое? — спросил я.