Прощай, детка, прощай
Шрифт:
— Нет, — сказал парень и потупился.
— У кого-нибудь еще? — спросил Каспер.
Из-за стойки вышел бармен и положил на нее мешок.
В баре стало тихо, как в церкви перед крещением.
— Что? — сказал Папай и сделал три шага к нашему столу.
Мне потребовался всего миг, чтобы понять, что он обращается к нам, и еще один, чтобы перестать сомневаться в том, что вот-вот все примет наихудший оборот.
Никто из нас не шелохнулся.
— Что ты только что сказал? — Папай навел пистолет на голову Лайонела, глаза под маской скользнули
— Еще один герой? — Каспер взял сумку со стойки, подошел к нашему столу и приставил ствол дробовика мне к затылку.
— Выступает, — сказал Папай. — Херню несет.
— Хочешь что-то сказать? — спросил Каспер и наставил дробовик на Лайонела.
— Ну, говори, не стесняйся. — Каспер повернулся к Папаю: — Прикрой пока остальных троих.
Дуло калибра 11,43 миллиметра обратилось в мою сторону, и его черный глаз заглянул в мои.
Каспер сделал еще шаг к Лайонелу:
— Давай, погавкай. А?
— Зачем вы их провоцируете? Они же вооружены, — сказала одна секретарша.
— Просто сидите тихо, — прошипела ее спутница.
Лайонел — губы плотно сжаты, пальцы как будто пытаются проделать дыру в столе — взглянул снизу вверх на лицо в маске.
— Ну давай, здоровяк, попробуй, — сказал Каспер. — Попробуй. Поговори мне еще.
— Не буду я слушать эту херню, — сказал Папай.
Каспер приставил дуло дробовика Лайонелу к переносице:
— Заткнись!
Пальцы Лайонела задрожали, и он моргнул из-за капли пота, стекшей ему в глаз.
— Да он слушать не желает, — сказал Папай. — Просто хочет и дальше херню нести.
— Так, что ли? — спросил Каспер.
— Всем сохранять спокойствие, — сказал бармен, стоявший с поднятыми руками.
Лайонел ничего не сказал.
Но все присутствовавшие в баре, пребывавшие в состоянии душевного смятения и уверенные в неминуемой смерти, запомнят то, что грабители хотели вбить им в головы: то есть что Лайонел что-то говорил. Что все мы за своим столом что-то говорили. Что мы сами спровоцировали грабителей, которые были и без того на взводе, и они нас за это убили.
Каспер передернул затвор дробовика, и этот лязг показался нам выстрелом из пушки.
— Должен вести себя, как большой человек. Верно?
Лайонел открыл рот и сказал:
— Пожалуйста.
— Стойте, — сказал я.
Дула дробовика обратились ко мне, я не сомневался, что их темный просвет станет моим последним впечатлением в этой жизни.
— Детектив Реми Бруссард, — заорал я так, чтобы все в баре услышали. — Все расслышали это имя? Реми Бруссард! — Я взглянул в глубоко спрятанные под маской голубые глаза и прочел в них страх и смятение.
— Не делайте этого, Бруссард, — сказала Энджи.
— Заткнись, твою мать! — На этот раз это был Папай, но хладнокровие изменило ему. Он должен был прикрывать напарника, следить за сидевшими за нашим столом, но у него свело судорогой мышцы предплечья.
— Все кончено, Бруссард. Все кончено. Мы знаем, что это
Я повернулся обратно, и мне в лоб уперлись холодные дула дробовика, а перед глазами возник изогнутый красный палец, лежавший на спуске. С такого расстояния он казался похожим на насекомое или красно-белого червяка. Можно было подумать, что он наделен сознанием и двигается по собственной воле.
— Закрой глаза, — сказал Каспер. — Крепко закрой.
— Мистер Бруссард, — сказал Лайонел. — Пожалуйста, не делайте этого. Пожалуйста.
— Жми на спуск, твою мать, — бросил своему напарнику Папай. — Жми давай.
— Бруссард… — начала было Энджи.
— Хватит твердить! Заладили, Бруссард, Бруссард, — сказал Папай и отбросил стул ногой в стену.
Сидя с открытыми глазами, я кожей чувствовал цилиндрическую поверхность дула, запах оружейного масла и сгоревшего пороха и следил за лежавшим на спуске пальцем.
— Все кончено, — повторил я, и эти слова, пройдя через пересохшее горло и рот, прозвучали как нечленораздельный стон. — Все кончено.
Наступила долгая томительная тишина, во время которой, казалось, был слышен скрип оси, вокруг которой вращается земля.
Каспер опустил, а Бруссард склонил голову набок, и в его глазах я увидел то же, что было вчера во время матча, — взгляд твердый, горящий, с пляшущими в нем искрами.
Ему на смену пришло смиренное осознание поражения. По всему телу пробежала дрожь, палец соскользнул со спуска, и ствол дробовика опустился.
— Да, — тихо сказал он. — Кончено.
— Что мозги мне е…?! — сказал его напарник. — Надо это сделать. Надо, понимаешь. У нас же приказ. Ну, давай. Живо!
Бруссард покачал головой, а вместе с нею и маской с апатичным детским выражением:
— Кончено. Уходим.
— Да пошел ты! Кончено! Не можешь пришить этих мудаков? Дерьмо ты после этого! Зато я могу.
Папай поднял руку, навел пистолет в лицо Лайонелу. Раерсон уронил руку на колени, и первый приглушенный выстрел прозвучал из-под стола. Пуля прошла через левое бедро Папая.
Он стал падать на спину, выронил пистолет, а Лайонел вскрикнул, одной рукой схватился за голову и повалился со стула.
Раерсон выхватил пистолет из-под стола и дважды выстрелил в грудь Папаю.
Бруссард нажал на спуск дробовика, и я успел разобрать паузу — микросекунду от момента удара бойка по капсюлю до взрыва пороха в гильзе, адским грохотом отозвавшегося у меня в ушах.
Левое плечо Нила Раерсона исчезло во вспышке пламени, распыленной крови и кости, просто растаяло в воздухе, взорвалось, испарилось одновременно с хлопком выстрела. Сгусток с влажным хлюпаньем ударил в стену, тело Раерсона стало валиться со стула. В клубах дыма стволы дробовика в руках Бруссарда обратились к потолку, а стол вместе с Раерсоном упали влево. Пистолет выпал у него из руки, отскочил от стула и стукнулся об пол.