Прощай, Колумбус и пять рассказов
Шрифт:
— Голди, у них опять беда?
— Кто знает, Перл? Такая кутерьма. Можно подумать, атомную бомбу взорвали.
— Как бомбу взорвут, так ты узнаешь, — сказала Перл Катц. Обозрела толпу, перевела взгляд на дом. — Бедняга, — сказала она: вспомнила, что всего три месяца назад ветреным мартовским утром «скорая помощь» увезла мужа миссис Катц в частную лечебницу, откуда он уже не вернулся. — Беда, беда… — Миссис Катц трясла головой — сочувствие било в ней через край. — У всех, уж я-то знаю, свои беды — у кого больше, у кого меньше.
— Дочки нет дома, — сказала Голди. — Она уехала с Майклом, нашим племянником.
Из дома никто не выходил, и, чтобы время не пропадало даром, миссис Катц решила кое-что поразведать.
— Голди, он кто? Сын того брата, с которым Лу не разговаривает? Это его сын?
— Да. Сын Сола из Детройта…
Голди оборвала фразу на середине: входная дверь отворилась, но из дома никто не вышел. Голос из первых рядов скомандовал:
— Попрошу расступиться! Прошу вас! Да расступитесь же! — Голди узнала голос Шейлы. — А ну расступимся! Марвин, помоги!
— Я не знаю, куда положить гитару, на нее могут…
— Оттесни их! — скомандовала Шейла.
— Да гитара же…
Теперь врач с помощником пытались вынести носилки из дверей — двигали их туда-сюда, накреняли. Позади них стояла миссис Кауфман в белой мужской рубашке, заправленной в шорты. На месте глаз — две красные ямы, и не накрашенная, отметила миссис Катц.
— Наверное, что-то с девчонкой! — сказала Перл Катц — она приподнялась на цыпочки. — Голди, ты не видишь, кого несут — девчонку?
— Девчонки нет дома…
— А ну отступите! — скомандовала Шейла. — Марвин, что же ты, помогай!
Молодой врач с помощником, крепко держа носилки, боком спускали их с крыльца.
Миссис Катц подпрыгивала.
— Кто это, кто?
— Мне не видно, — сказала Голди. — Не видно… — И, скинув шлепанцы, встала на цыпочки.
— Господи ты, Боже мой! Господи! — и с криком:
— Лу! Лу! — ринулась вперед.
— Мама, отойди! — Шейле пришлось оттащить мать.
Носилки тем временем вдвинули в «скорую помощь».
— Шейла, пусти, там же твой отец! — Голди указала на «скорую», на крыше которой медленно вращался красный фонарь. На миг обернулась — посмотрела на крыльцо. Ида Кауфман все еще стояла там, крутила пуговицы на рубашке. И только потом рванула к «скорой», дочь бежала рядом, поддерживала ее под локоть.
— Кто вы ему? — спросил врач. Он шагнул вперед — хотел преградить им путь: казалось, они того и гляди нырнут в «скорую» вслед за носилками, рухнут на пациента.
— Жена… — возопила Шейла.
Врач указал на крыльцо.
— Послушайте…
— Я его жена, — кричала Голди. — Я.
Врач посмотрел на нее.
— Влезайте.
Голди, пока врач и Шейла подсаживали ее в «скорую», тяжело сопела, когда же она увидела Эпштейна — мертвенно
Голди обратилась к врачу:
— Он умер?
— Нет, у него сердечный приступ.
Голди ударила себя кулаком по лицу.
— Он выздоровеет, — сказал врач.
— Почему вдруг сердечный приступ? У него никогда не было сердечного приступа.
— Ему шестьдесят, шестьдесят пять, такое случается, — врач говорил отрывисто: держал Эпштейна за руку.
— Ему всего пятьдесят девять.
— Всего-навсего, — сказал врач.
«Скорая» проскочила на красный свет, резко свернула направо, Голди шмякнулась на пол. И, так и не поднявшись с пола, сказала:
— И почему вдруг у здорового человека…
— Не спрашивайте. Мужчине на возрасте не пристало вести себя как юнцу…
Голди заслонила глаза руками, и тут Эпштейн открыл глаза.
— Он очнулся, — сказал врач. — Может быть, он хочет подержать вас за руку или что.
Голди подползла к Эпштейну, посмотрела на него.
— Лу, как ты? Что у тебя болит?
Эпштейн молчал.
— Он понимает, что это я?
Врач пожал плечами:
— Скажите ему.
— Лу, это я.
— Лу, это ваша жена, — сказал врач.
Эпштейн сморгнул.
— Он понимает, — сказал врач. — Он выздоровеет. И всего-то нужно вести себя, как положено, как положено в шестьдесят.
— Слушай доктора, Лу. Тебе нужно вести себя, как положено, и только.
Эпштейн открыл рот. Язык дохлой змеей повис между зубов.
— Ничего не говори, — сказала жена. — Ни о чем не волнуйся. И о фирме тоже. Все обойдется. Наша Шейла выйдет за Марвина — и так все устроится. Тебе не придется продать фирму, она останется семье. А ты не будешь работать, ты отдохнешь, тебя заменит Марвин. Марвин, он умный, Марвин — это менч [78] .
78
Здесь — голова (идиш).
Лу закатил глаза.
— Не говори, лежи себе тихо. Я за всем присмотрю. Ты поправишься, мы поедем отдохнуть. Хочешь, поедем в Саратогу — там минеральные ванны. Вдвоем — ты, я… Лу, я тебя спрашиваю, ты будешь жить, как положено? — Она вцепилась ему в руку. — Будешь? — По щекам ее текли слезы. — Потому что, Лу, чем это кончится — ты совсем убьешь себя, вот чем! Не прекратишь свои штуки — и все…
— Ладно, ладно, — сказал врач. — Успокойтесь, не то нам придется выхаживать не одного больного, а двух.