Прощай, оружие! Иметь и не иметь
Шрифт:
– Ах, дорогой, – сказала она. – Ты ведь будешь паинькой, правда?
Черт знает что, подумал я, гладя ее по волосам и похлопывая по плечу. Она продолжала плакать.
– Будешь, да? – Она подняла глаза. – Нас ждут необычные времена.
Через какое-то время я проводил ее до дверей, и она ушла, а я отправился домой. Я поднялся наверх. Ринальди лежал на своей кровати. Он посмотрел на меня.
– Понемногу охмуряешь мисс Баркли?
– Мы друзья.
– У тебя вид кобелька в период гона.
Я не понял, о чем он.
– В период чего?
Он объяснил.
– Это у тебя, – огрызнулся я, – вид кобелька, готового…
– Хорош, –
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, щенок.
Я подушкой смахнул на пол его свечу и в темноте залез в постель. Ринальди свечу поднял, снова зажег и возобновил чтение.
Два дня я объезжал посты. Когда вернулся, время было уже позднее, и с мисс Баркли я увиделся лишь на следующий вечер. В саду я ее не застал, и пришлось дожидаться в офисе, пока она спустится. В комнате, используемой под офис, на крашеных деревянных колоннах вдоль стен стояли мраморные бюсты. Бюсты украшали и прихожую. Мрамор делал их все на одно лицо. Скульптура всегда казалась мне скучным делом. Бронза еще туда-сюда, но мрамор напоминает мне о кладбище. Хотя одно кладбище мне понравилось – в Пизе. Ну, а если вы желаете увидеть удручающие мраморные бюсты, идите на генуэзское кладбище. Эта вилла когда-то принадлежала очень богатому немцу, и такая коллекция бюстов должна была ему обойтись в изрядную сумму. Интересно, кто их изготовил и сколько за них выручили. Я пытался понять, это члены семьи или кто-то еще, но на них на всех лежала печать классицизма, и невозможно было сказать ничего определенного.
Я сел на стул, держа пилотку в руках. Вообще-то мы даже в Гориции должны были носить стальную каску, но она была слишком неудобной и выглядела чертовски театрально в городе, из которого не эвакуировалось гражданское население. Каску я надевал, когда объезжал посты, и еще брал с собой английский противогаз. Мы как раз начали их получать. Это были настоящие респираторы. Нас также обязали носить пистолет, даже врачей и офицеров санитарных частей. Я ощущал его прижатым к спинке стула. Если ты не носил его на видном месте, тебе грозил арест. Ринальди набил кобуру туалетной бумагой. Я носил оружие и чувствовал себя настоящим солдатом, пока не поупражнялся в стрельбе. Это была «Астра» калибра 7,65 с коротким стволом и такой отдачей, что попасть в цель было нереально. Я пробовал подводить прицел под мишень и хоть как-то контролировать скачущий дурацкий ствол, но все, чего я добился, это попадать в метре от мишени, стреляя с двадцати шагов, и тогда, поняв всю бессмысленность ношения оружия, я про него забыл, оно просто болталось у меня на пояснице, и я не испытывал ничего, кроме смутного стыда, при встрече с теми, кто говорил на моем родном языке. Я сидел на стуле под неодобрительными взглядами какого-то дежурного за столом и рассматривал то мраморный пол, то колонны с мраморными бюстами, то фрески на стенах в ожидании мисс Баркли. Фрески были неплохие. Любая фреска хороша, когда она начинает отслаиваться и осыпаться.
Я увидел идущую по коридору Кэтрин Баркли и поднялся. Она не показалась мне высокой, зато ужасно миловидной.
– Добрый вечер, мистер Генри, – сказала она.
– Как поживаете? – спросил я.
Дежурный за столом обратился в слух.
– Сядем здесь или выйдем в сад?
– Давайте выйдем. Там прохладнее.
Я последовал за ней в сад под пристальным взглядом дежурного.
– Где ты пропадал?
– Объезжал посты.
– Ты не мог меня известить?
– Нет, – сказал я. – В этом не было смысла. Я полагал, что сразу вернусь.
– Милый, все-таки надо было меня известить.
Мы свернули под деревья. Я взял ее за руки, остановил и поцеловал.
– Мы можем куда-нибудь уйти?
– Нет, – ответила она. – Нам остается только прогуливаться. Тебя так долго не было.
– Всего третий день. Я же вернулся.
Она посмотрела на меня.
– Ты любишь меня, правда?
– Да.
– Ты ведь говорил, что меня любишь?
– Да, – солгал я. – Я люблю тебя. – На самом деле я ей этого не говорил.
– Я для тебя Кэтрин?
– Кэтрин.
Мы немного прошли и остановились под деревом.
– Скажи: «Я вернулся вечером к Кэтрин».
– Я вернулся вечером к Кэтрин.
– Ах, милый, ты правда вернулся?
– Да.
– Я тебя очень люблю, и мне было так тяжело. Ты не уедешь?
– Нет. Я всегда буду возвращаться.
– Я тебя очень люблю. Пожалуйста, снова положи туда руку.
– Я ее не убирал.
Я запрокинул ей голову, чтобы видеть лицо, когда буду ее целовать. Глаза закрыты. Я поцеловал ее в закрытые глаза и подумал, что она, пожалуй, немного того. Пусть даже так. Мне было все равно, во что я влезаю. Все лучше, чем ходить каждый вечер в бордель, где девочки в перерывах между уходами наверх с другими офицерами забираются к тебе на колени и разворачивают головной убор задом наперед в знак особого расположения. Я знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и в мыслях такого нет. Это была игра, вроде бриджа, только здесь вместо карт выкладываешь слова. Как в бридже, нужно изображать, что играешь на деньги, и делать ставки. Правда, никто не объяснил, какие здесь ставки. Но мне было все равно.
– Хорошо бы куда-нибудь пойти, – предложил я, испытывая затруднение сродни тому, когда надо стоя долго заниматься любовью.
– Некуда идти, – отозвалась она, вернувшись из какого-то другого мира.
– Можем ненадолго присесть.
Мы сели на каменную скамью. Я держал Кэтрин Баркли за руку, обнять себя она не позволяла.
– Сильно устал?
– Нет.
Она опустила взгляд на траву.
– Некрасивая у нас игра, не правда ли?
– Игра?
– Дурачка из себя изображаешь?
– И не пытаюсь.
– Ты славный парень, – сказала она. – И играешь настолько хорошо, насколько это возможно. Но игра некрасивая.
– Ты всегда читаешь чужие мысли?
– Не всегда. Но твои – да. Зачем притворяться, что ты меня любишь? На сегодня хватит. Может, еще о чем-то хочешь поговорить?
– Но я правда тебя люблю.
– Давай не будем лгать без необходимости. Пожалуйста. Мне показали маленький спектакль, и я его досмотрела. Как видишь, не разозлилась, не вышла из себя. Так, разве что чуть-чуть.
Я сжал ее руку.
– Кэтрин, дорогая…
– Прозвучало забавно – «Кэтрин». Каждый раз у тебя это звучит по-разному. Но ты такой милый. Ты хороший.
– Вот и наш священник так говорит.
– Да, ты хороший. И ты же будешь приходить ко мне?
– Конечно.
– И можешь не говорить, что меня любишь. Оставим это на время. – Она встала и протянула руку: – Спокойной ночи.
Я хотел ее поцеловать.
– Нет, – сказала она. – Я страшно устала.
– И все же поцелуй меня, – попросил я.