Прощай, Золотой лев!

Мы с Марком отправились в бар-бильярд в паре кварталов от нашего дома с одним-единственным намерением – раздобыть денег. Мы так уже делали раньше. Я очень хорошо играл в бильярд, особенно для шестнадцатилетнего, да к тому же выглядел наивным малышом, который один шар от другого не отличит. Благодаря этим двум качествам, а также подстраховке Марка, я выиграл уже не одну игру. Но вот подстава: несовершеннолетним вход в этот бильярд запрещен, потому что он совмещен с баром. Хорошо, что Чарли, бармен и владелец, был моим хорошим приятелем, а также братом девчонки, которая мне раньше нравилась. Когда мы с этой девчонкой расстались,

с ее братом мы всё равно остались друзьями, что в таких случаях редкость. Чарли было всего двадцать два, но репутация у него была ого-го, и порядок он поддерживал на ура. Мы жили в довольно суровой части города, и в баре Чарли частенько происходила разная жесть.

Когда мы вошли, я огляделся кругом, ища копов в штатском (я копа всегда узнаю), но не обнаружил ни одного, так что я пошел к стойке и запрыгнул на табурет.

– Мне пива, – сказал я, и Чарли, который как раз полировал стаканы, как и любой бармен, которого вы встретите, кинул на меня мрачный взгляд.

– О’кей, – жизнерадостно сказал я. – Колы.

– Твой кредит, Брайон, не огонь, – сказал Чарли. – У тебя есть наличные?

– Несчастные десять центов! Ты мне что, колы за десять центов не нальешь?

– Кола стоит пятнадцать центов. Ты уже напился тут колы на три доллара и если до конца месяца не заплатишь, придется мне выбивать из тебя эти деньги.

Он сказал это дружелюбно, но всерьез. Чарли был мой друг, но еще он был бизнесмен.

– Я заплачу, – заверил я его. – Не беспокойся.

Чарли кривовато усмехнулся.

– Я и не беспокоюсь, парень. Это тебе следует беспокоиться.

Я и беспокоился, по правде говоря. Чарли был здоровый бугай, так что выбивание трех долларов очень даже внушало мне беспокойство.

– Привет, Марк, – крикнул Чарли. – Сегодня обжуливать некого.

Марк, который наблюдал за игрой двух парней, подошел и уселся рядом со мной.

– Да, это правда.

– Ну и слава богу, – сказал Чарли. – Когда-нибудь вы, ребята, здорово влипнете. Кто-нибудь узнает, что вы тут проворачиваете, сорвется и засунет вам кий по самые гланды.

– Не засунет, – сказал Марк. – Дай мне колы, Чарли.

– Наш кредит на нуле, – мрачно сказал я.

Марк недоверчиво уставился на Чарли.

– Ты шутишь что ли? Когда это мы тебе не платили?

– В прошлом месяце.

– Ты сам сказал, что запишешь на этот месяц. Ты сам так сказал. Так что не понимаю, почему бы тебе туда еще двадцать центов не добавить.

– Тридцать, – поправил его Чарли. – И, как я только что сказал Брайону, если в ближайшее время я не получу своих денег, мне придется вытрясти их из пары сопляков.

– Я принесу тебе деньги завтра, если прямо сейчас дашь нам по коле.

– О’кей, – согласился Чарли. Так происходило почти всегда. Такой у Марка был дар: всё ему сходило с рук. Он мог уболтать любого. – Но если завтра не получу денег, я вас найду.

Мне стало не по себе. Я однажды слышал, как Чарли сказал это одному парню. А еще я видел этого парня после того, как Чарли его нашел. Но если Марк говорит, что завтра достанет три доллара, значит, достанет.

– Кстати, насчет поиска, – продолжал Чарли. – Тут вас дитя цветов разыскивало.

– Эмэндэмс? [1] – спросил Марк. – А чего он хотел?

– А мне откуда знать? Он странный малыш. Милый, но странный.

– Ага, – сказал Марк. – Тяжеловато небось быть хиппи в нашем районе, полном шпаны.

– Говори за себя, парень, – сказал Чарли. – Если кто-то живет в нашем районе, это еще не делает его шпаной.

– Ты прав, – сказал Марк. – Но прозвучало глубоко, скажи?

Чарли странно посмотрел на него

и дал нам по бутылке колы. Вечерело, подтягивались еще посетители, так что Чарли перестал с нами разговаривать и занялся делами. Народу было немало.

– Откуда ты возьмешь три доллара? – спросил я.

Марк допил свою колу.

– Не знаю.

Меня это просто взбесило. Марк всё время такое откалывал. Кому уж знать, как не мне. Марк поселился у меня, когда мне было десять, а ему девять; его родители перестреляли друг друга по пьяни, моей старушке стало его жалко, и она взяла его жить к нам. Моя мать хотела сто детей, а получился всего один, так что до того, как заполучить Марка, она кормила каждую бездомную кошку, которая проходила мимо. Нечего и говорить, сколько детей она бы подобрала, если б могла прокормить больше, чем двоих, – меня и Марка.

Мы с Марком подружились задолго до того, как он переехал к нам. Он жил на той же улице, и мне казалось, мы с ним всегда были вместе. Мы ни разу не подрались, ни разу не поссорились. Внешне мы были две противоположности: я высокий, с темными волосами и глазами, как у щенка сенбернара – ну я и не против, потому что девчонки не могут устоять перед щенком сенбернара. А Марк маленький и хрупкий, со странными золотыми глазами, волосами того же цвета и улыбкой дружелюбного льва. Он был гораздо сильнее, чем казался, – в армрестлинг он бы меня сделал. Он был мой лучший друг, мы были как братья.

– Пошли найдем Эмэндэмса, – вдруг сказал Марк, и мы вышли из бара.

На улице было темно и прохладно. Может, это потому, что началась школа – когда она начинается, всегда кажется, что наступила осень, даже если на улице жара.

Бар Чарли стоял на задрипанной улице с кучей других баров, откуда нас всегда выгоняли, стоило только зайти, кинотеатром, аптекой [2] и секонд-хендом, в окне которого всегда стоял плакат «Мы покупаем почти всё» – и, судя по виду одежды в витрине, плакат не врал. Когда мою старушку положили в больницу, мы так поиздержались, что я купил себе там кое- какую одежду. Так себе ощущение – покупать поношенное.

Мы нашли Эмэндэмса в аптеке, он читал «Ньюсвик» [3] . Вот такой он был странный малыш – вокруг стояла куча порножурналов и всего такого. Я знаю, мелкие не должны такое читать, но хотеть-то они должны.

– Здорово. Чарли сказал, ты нас искал, – поприветствовал его Марк.

Эмэндэмс поднял глаза.

– Ага. Как вы, ребята?

Эмэндэмс был самый серьезный парень из всех, кого я знал. Выражение лица у него всегда было наивное и доверчивое, но иногда он улыбался, и это у него выходило просто офигенно. Он был жутко милый, хоть и немного со странностями. Глаза у него были большие и серые, как у сиротки с плаката, угольно-черные волосы спускались по бокам ниже ушей, а спереди – до самых бровей. Он бы небось и бороду отрастил, вот только в тринадцать лет это не так-то просто. Он всегда ходил в старой армейской куртке, которая была ему велика, и босиком, даже когда было уже прохладно. А потом его отцу это надоело, и он купил Эмэндэмсу пару мокасин. На шее у Эмэндэмса висел пацифик на шнурке из недубленой кожи, а кличка ему досталась из-за его любви к «Эмэндэмс», шоколадным конфетам, которые тают во рту, а не в руках. Я никогда не видел Эмэндэмса без пакетика этих конфет уж не знаю, как это он умудрялся есть их сутки напролет, день за днем. Если б я ел столько сладостей, у меня лицо уже было бы размером с дом.