Прощайте, любимые
Шрифт:
Зайчик некоторое время помолчал, а потом сказал:
— Ты прав, Федор. Я как-то об этом не подумал.
До самого вечера бродили они по островку, густо поросшему высоким черничником, на котором свисали гроздья зрелых ягод. Среди черничника вдруг показывалась красная шапка молодого подосиновика, и Федор радовался находке, как радовался мальчишкой, когда вместе с ребятами на зорьке ходил он по своим излюбленным грибным местам под Барсуками.
— А у нас нет грибов... Я даже не знаю, как они называются, — признался сержант.
— Ты
— Нет, под станицей Тихорецкой. Там у нас степи... В сумерках тронулись в путь. Двигались на восток, стараясь обходить населенные пункты и дороги. На рассвете остановились у лесного ручья. Ботинки Федора изорвались окончательно. Никакие подвязки им уже не помогали. Федор вымыл ноги, сел на траву и с тоской посмотрел на рвань, которая некогда называлась ботинками.
— Сорвать бы у немца какого-нибудь, — посочувствовал Федору сержант.
— Ты сейчас с ним совсем не хочешь встречаться, — улыбнулся Зайчик. Он напился из ручья и потянулся. — Ой, как жрать хочется, сил нет. Да и обувка Федору нужна.
— Вы на что намекаете? — насторожился Федор.
— А что тут намекать — придется просить у людей. Куда ж ты босой? Сразу пишись в инвалиды...
Они вышли на опушку и увидели недалеко то ли хутор, то ли маленькую деревушку. В зелени садов утопали три или четыре хаты, к самому лесу прижимались хозяйственные постройки.
— Пойду в разведку, — сказал Зайчик. — В случае чего идите дальше без меня.
— Нет, — возразил Федор. — Пойду я. Вы в форме, а я человек гражданский...
Зайчик подумал и согласился.
Федор вышел на лесную дорогу и внимательно посмотрел по сторонам. Дорога была бойкой, наезженной. Он хотел было повернуть обратно, но кругом стояла такая тишина, что тревога его понемногу утихла, и он почти без опаски подошел к крайней хате. Во дворе, подоткнув подол широченной юбки, пожилая женщина замешивала в корыте свиньям.
Увидев Федора, она выпрямилась, вытерла руки о край фартука.
— Добрый день, — поздоровался Федор. — Добрый день, хлопча, — ответила женщина и бросила взгляд на босые ноги Федора.
— Тетенька, не найдется ли у вас что-нибудь на ноги? — попросил Федор. — Ботинки совсем разбились, бросил их у ручья.
— А куда, далеко идешь? — поинтересовалась женщина, еще раз окинув Федора с ног до головы.
— Куда все, туда и я, — уклончиво ответил Федор.
— А сейчас не поймешь, — хмуро заметила женщина. — Одни к фронту, другие от фронта.
— Я к фронту, — признался Федор.
— Тогда проходи, садись. Что-нибудь пошукаю. От хлопца моего где-то осталось. А он, наверное, как и ты, бедолага, где-то вот так шатается... — Она хотела было идти в хату, но Федор остановил ее:
— В лесу мои два друга дожидаются. Можно им зайти на ваш двор?
— Можно, сынок, можно. Сення у нас тихо. А вчерась ворвались, як з голодного краю. Матка, яйка, куры. Чуть откупилась. Одного поросенка
Вскоре за длинным, добела выскобленным столом в. хате сидели Зайчик, Федор и сержант. Федор успел на мягкие холщовые портянки надеть поношенные, но еще крепкие ботинки, и сейчас от тепла, окутавшего ноги, от пара, которым дышал варенный в мундирах картофель, его клонило ко сну. Он старался раскрывать глаза пошире, а они, как назло, слипались.
Женщина принесла миску малосольных огурцов и обратилась к Зайчику:
— Ты, я вижу, среди своих старший, командир нашей Армии. Ответь ты мне, кали ласка, докуда вы бежать собираетесь от этого самого супостата. Чула я, что он вас в Сибирь хочет загнать, а сам станет на Уральских горах.
— Ну, что вы, мамаша, — спокойно сказал Зайчик. — Сказки все это.
— Ну, тогда расскажи мне не сказку, а быль. Старший лейтенант отложил почищенную картофелину, задумался.
— Если бы правда давалась так легко, ее все давным бы давно знали. Вижу только, что война затягивается.
Ему, гаду, хотелось с утра начать войну, а к вечеру кончить. Поэтому он бросил сразу все самое лучшее, что собрал в Европе. Да не тут-то было. Вот, к примеру, Брест. Сколько он там солдат уложил своих. А теперь Могилев. Целый месяц мы его там трепали, посмотрели б вы, сколько его танков дымится под Могилевом.
— Ты сам видел? Зайчик улыбнулся.
— Да я командовал отдельным разведбатальоном. Мы встретили их передовые части еще на Друти. Горели их танки как миленькие. Даже от простой бутылки с горючим.
— Так, говоришь, побьете вы их? — не унималась взволнованная женщина.
— Обязательно побьем. Дайте только срок.
— Ну что ж, спасибо тебе за доброе слово, — сказала женщина и подвинула Зайчику миску с огурцами. — Дорога неблизкая. Может, перебудете у меня день-другой?
— Нет, мы лучше где-нибудь в лесу. А то, знаете, мало ли что в деревне...
— Ну, как хотите, детки, как хотите... — Она высыпала оставшийся картофель в холщовую тряпку, положила туда буханку хлеба. — Ни пуха вам ни пера, сыночки. Дай бог, чтобы все у нас получилось, как вы говорили...
Решили через деревню не идти, чтобы не вызывать подозрений. Вернулись на лесную дорогу. И не успели сделать сотню шагов, как прямо на них вышел дозор гитлеровцев.
— Хенде хох! — услышали они знакомую команду. Бежать было бесполезно. Зайчик со злостью бросил
трофейный автомат на землю и поднял руки. За ним подняли руки Федор и сержант.
Их ни о чем не спрашивали, с ними не разговаривали. Подталкивая прикладами, вели по лесной дороге. На опушке леса Федор увидел большую черную грузовую машину, в кузове которой сидело и лежало несколько красноармейцев — раненых, оборванных, измученных тяжелой дорогой отступления. По краям сидели конвоиры.