Прощайте, любимые
Шрифт:
Увидев Устина Адамовича, не удивляется, Словно знает, что из этих хлебов еще будут появляться люди.
— Скажите, товарищ, — обращается он к Устину Адамовичу, — это не Тишовский лес?
— Думаю, нет... — Устин Адамович устало опускается на землю недалеко от политрука. — Тут где-то должно быть Бобруйское шоссе...
— Вы кто? — спрашивает старший политрук, осторожно опуская забинтованную руку на запыленные колени.
— Комиссар без батальона, — горько улыбается Устин Адамович. — Найду ли своих ополченцев?
— У меня тоже считанные
Правее, где час тому назад горели прожекторы, снова вспыхнула перестрелка. Старший политрук приказал:
— Подъем, ребята, а то они нам наступят на пятки. Встал и Устин Адамович.
— Вы с нами? — спросил старший политрук.
— Временно, — сказал Устин Адамович.
— И за это спасибо. Сейчас нам нужен проводник.
Устин Адамович шел впереди и узнавал знакомые места. Вон, слева, небольшое лесное озерцо, а справа остался дом отдыха шелковой фабрики, а там за холмом будут летние палаты пионерского лагеря. Устин Адамович находит тропу, чтобы обойти лагерь, потому что неизвестно, что там и кто там сейчас.
— Куда путь держите? — Устин Адамович поворачивается к старшему политруку.
— На Рогачев. Там, говорят, сражаются войска генерала Петровского.
— Надо пересечь шоссе, — Это далеко?
— Метров двести, — прикинул Устин Адамович.
Он вывел группу на заросшую густым ельником высотку, Отсюда как на ладони виднелось шоссе. Совершенно пустынное. Словно все, что накапливалось на этой бойкой дороге весь июль, разом вошло и въехало в Могилев. И только Устин Адамович хотел шагнуть с откоса вниз, как увидел — из-за поворота появилась колонна. Ее заметили все. Колонна двигалась медленно, словно арестанты по тюремному двору.
— Нашего брата ведут, — зло сказал старший политрук. — Человек двести. И охрана невелика... Рассредоточиться! — приказал он своим. — По моей команде уничтожить конвой!
Колонна растянулась. Конвоиры, словно нехотя, держали наготове автоматы, подгоняли отстающих. Впереди шагал рослый гитлеровец в расстегнутом мундире и курил. Автомат висел у него на шее.
И снова, как во время прорыва из окружения, Устин Адамович почувствовал прилив злости. Он неотрывно смотрел на этого рослого, который шел впереди. Он шел, переваливаясь с ноги на ногу, самоуверенный, спокойный, словно выполнял любимую, хорошо знакомую работу.
— Дайте мне первого... — шепнул Устин Адамович старшему политруку.
— Берите хоть всех... — в голосе старшего политрука послышалась улыбка.
Колонна подошла совсем близко, стоило только спрыгнуть с откоса, и конвоиров можно было достать руками.
— Бей гадов! — крикнул старший политрук и первым бросился вниз.
Устин Адамович выстрелил и увидел, как, недоуменно повернувшись в его сторону, упал рослый, которого он все время держал на мушке.
Громкая команда старшего политрука, эхом прозвучавшая в лесу, была сигналом не только для его бойцов, но и для пленных. Они навалились на гитлеровцев, обезоружили, и лишь один из них увернулся и хотел бежать.
После короткого успешного боя все углубились в лес и расположились на отдых. Пошли расспросы и знакомства. Обрадованные неожиданным освобождением, пленные шутили, перевязывали друг другу раны, просто лежали на теплой мшистой земле. Старший политрук угостил Устина Адамовича трофейными сигаретами:
— А может, с нами, комиссар?
— Нет. Счастливого пути, — пожелал Устин Адамович. — У меня тут другие дела.
— Понимаю, — улыбнулся старший политрук. — Ну что ж. Земля круглая. Может, и свидимся....
Из кабины крытого брезентом грузовика вылез офицер и пошел к крыльцу. Из кузова высыпали солдаты и остановились поодаль, ожидая команды.
— Это госпиталь? — спросил офицер на, чистом русском языке.
— Так точно, — ответил Кузнецов.
— Проводите меня к главному врачу,
— Пожалуйста, — сказал Кузнецов. — Вон туда.
Он шел к двухэтажному деревянному зданию, где находилась канцелярия. Офицер шагал вслед за ним, с любопытством посматривая вокруг. Заметив ребят, он спросил Кузнецова:
— Кто такие?
— Врач с санитарами производит дезинфекцию. Когда дверь за офицером закрылась, Маша прошептала:
— Я же говорила вам, что Владимир Петрович золотой человек.
Ребята промолчали. Впервые так близко видели они врага и с тревожным любопытством наблюдали за ним, как наблюдают за поведением диковинного зверя. Солдаты курили, смеялись, не обращая на ребят никакого внимания. Были они, как на подбор, крепкие и плечистые, на вид не старше тридцати лет. В сторонке держался, очевидно, их командир, упитанный коренастый мужчина в мундире, который с трудом застегивался на животе. Он покровительственно посматривал на солдат, улыбался их шуткам и поглядывал в сторону канцелярии, куда ушли офицер с Кузнецовым.
Ребята сгребли золу и, не зная, что делать дальше, стояли притихшие и настороженные.
Открылась дверь канцелярии. Первым вышел офицер, за ним Кузнецов.
— Вы так говорите, — сердито бросил офицер, — словно у вас не госпиталь, а больница.
— Под госпиталем у нас остался один только корпус... — Кузнецов показал на трехэтажное здание, стоявшее особняком, — а остальные — с гражданским населением... оно страдает от войны не меньше военных.
— Допустим, — согласился офицер. — Значит, нет у вас ни комиссаров, ни евреев?
— Вы ведь познакомились с историями болезни.
— Куда же они подевались? — Офицер достал сигарету, закурил и вопросительно посмотрел на Кузнецова.
— Нынешней ночью они ушли из города. Офицер расхохотался.
— Тогда все в порядке, — громко сказал он. — Из Могилева никто не вышел живым... Покажите ваши палаты.
Кузнецов поднялся на крыльцо. Офицер кивнул упитанному командиру. Тот отдал какие-то распоряжения, и вслед за Кузнецовым в помещение вошло человек пять солдат. У машины осталась еще одна группа.