Прощайте, призраки
Шрифт:
— Попросила сварить и не пьешь.
Мать указала на чашку с кофе, который из обжигающе горячего стал едва теплым. Я и не заметила, что она принесла кофе, я и подумать не могла, что она исполнит мою просьбу. Простившись с шестнадцатилетней Идой, я закрыла первый альбом и сразу взяла из стопки следующий.
— Так ты тут весь день просидишь.
— И что?
— Помнится, ты обещала помогать своей матери.
— Мне нужен отдых. Я приехала сюда чуть живая, переутомилась, пока сочиняла истории для летних эфиров.
—
— Помнишь, как перед сном я натирала подушку льдом?
— Что ты делала?
— Ну, в тот год, когда… Ладно, забыла так забыла. А хотя бы вот это помнишь?
Я кивнула на полароидный снимок, на котором мать и отец сидели в своей постели, закутавшись в одеяло охристого оттенка. Воскресенье, растрепанная со сна мама смеется, отводя глаза, отец что-то говорит, с обожанием глядя на нее. Мама в синей ночной рубашке, у отца голый торс. Их ноги под одеялом соприкасаются, пальцы рук переплетаются. Фотографию делаю я.
— Вы любили друг друга?
— Скажи, я хоть раз спрашивала тебя о ваших с мужем отношениях?
Мамин голос стал напряженным и грозным. Медля с ответом, я размышляла о том, что у нас с Пьетро нет общих фотографий — он стеснялся позировать, а я считала совместные снимки глупостью. К чему двум людям, которые проводят вместе часть жизни, козырять перед объективом своим преходящим счастьем, обреченным на замену другим счастьем, которое, впрочем, окажется столь же преходящим?
— Мой муж не уходил из дома навсегда, — наконец выпалила я.
— Да что ты понимаешь, Ида! Только муж и жена могут знать, что представляет собой их брак. А иногда даже им самим мало что в нем понятно.
— Ладно, не буду лезть в ваш брак, но я имею право говорить о своем отце. Если ты не забыла, каждый день, когда ты отправлялась на работу, я была рядом с ним. Я была рядом с ним в то утро, когда он ушел и не вернулся. А ты? Где шлялась ты в это время?
— Ида, выбирай выражения!
— Оставляла отца на меня, а сама убегала. Мне даже не известно, страдала ли ты после его исчезновения.
— Опять ты за свое, не слушаешь ничего и приписываешь другим все, что тебе заблагорассудится. Просила уже, оставь это баловство для своих историй. Ты прекрасно знаешь, где я была в то утро — в музее, как всегда. Твой отец уволился, нас кормила только моя зарплата, если вдруг тебе изменяет память.
— Лучше бы детей воспитывали не родители, а целая община. Лучше бы мы были существами биологическими, а не социальными. При таком раскладе никто не мучился бы ужасным инстинктом собственничества.
— Что за бред? Как ты смеешь так разговаривать с матерью?!
Она вскочила, конус солнечного света, проникающего через окно, упал на ее стройную фигуру и сделал похожей на танцующую балерину. В шестьдесят восемь лет мама оставалась красавицей, причем сейчас она выглядела лучше, чем на снимках в альбоме, который лежал у меня на коленях.
— О таком даже думать
— Мам, я как раз собиралась взглянуть на стену возле бочки, хочу увидеть, на каком этапе сейчас работы.
— Можешь не торопиться, ее уже снесли. И кстати, проблема вовсе не в стене, Ида.
В голосе матери нарастал ветер, надвигалась буря, готовая швыряться в меня песком. Интересно, слышат ли Де Сальво отзвуки этого ненастья? Я снова испугалась маминого гнева, как когда-то во время наших с ней перебранок опасалась, что крики и обидные слова достигнут соседских ушей. Нет, теперь все по-другому — я взрослая, а она старая; нельзя, чтобы она опять относилась ко мне как к ребенку, я больше не собираюсь такое терпеть.
— Проблема в том, что тебе все равно. Ты нисколько не переменилась, тебе по-прежнему нет никакого дела до матери. Ты, моя единственная дочь, самая большая эгоистка из всех, кого я знаю.
Я пришла в замешательство, выпрямила плечи и принялась защищаться.
— Мама, ну что ты говоришь, я приехала ради тебя.
— Вот как? Да ты и пальцем о палец не ударила! Вы только послушайте ее — ах, она приехала ради меня! Подумаешь, одолжение сделала! Ты не удостаиваешь свою мать и взглядом, ты вообще не понимаешь, что такое мать. Желаю тебе тоже стать матерью, родить такого же ребенка, как ты сама, отдать ему все, как я отдала тебе, и не получить ничего в ответ, как не получаю я! Ида, почему у тебя нет детей? Боишься, что зло, которое ты мне причинила, вернется к тебе? Боишься взрослеть? А твой муж? Может, это он не хочет детей?
С грустью я поняла, что в очередной раз ошиблась. Я-то надеялась, что сдерживаемая годами ярость не вскроется нарывом во время моего приезда. Ни годы, ни расстояние не уменьшили связующего нас гнева.
— Что ты от меня утаиваешь, Ида? Уехала и знать не желаешь, чем живет твоя мать, сидишь в своем Риме, кропаешь свои рассказики, милуешься со своим муженьком, который никогда не соизволит появиться здесь! А теперь прикатила и пялишься на старые снимки, как малоумная. Знаешь, у меня есть догадка, почему ты живешь так, словно это вовсе не твоя жизнь.
Песчаная буря разразилась. Порывы ветра били меня по рукам и ногам, песчинки впивались в кожу.
— И кто только надоумил тебя стать такой? Что ты оставишь в этой жизни после себя? Я воспитывала тебя совсем иначе. Моя совесть чиста, я выполнила свой материнский долг, я столько лет растила тебя одна, ты окончила школу, окончила университет, ты ни в чем не нуждалась, у тебя была и есть любовь матери, у тебя есть свой дом. Ида, ну так почему у тебя нет детей? Или ты думаешь, что наша семья не имеет права продолжаться в детях и внуках после того, что с нами произошло? Опомнись, Ида, я сумела забыть это, постарайся забыть и ты. Почему ты относишься ко мне как к пустому месту? Будь моя мать жива, я бы встала перед ней на колени и целовала ее руки.