Прощайте, серебристые дожди...
Шрифт:
— А ну-ка дай посмотреть, бедолага, на что ты годишься? — проговорил Верзила, оседлав один-единственный стул. Наверно, тот самый, на котором еще недавно сидел учитель. — Сперва поешь, а потом — за уборку. Покажи, на что ты способен.
Азат не заставил просить дважды. С жадностью он набросился на хлеб. Мигом проглотил три ломтя с чесноком, выпил две кружки квасу.
Теперь можно приняться и за дело. Засучив рукава, Азат вымыл посуду, убрал со стола, подмёл пол. Трудиться он умел.
Пока мальчишка был занят уборкой, Верзила сидел на кровати.
— Почистить винтовку? — спросил Азат, управившись по хозяйству.
Оружие полицая стояло в углу.
Отец научил Азата чистить винтовку — это пустяки для умеющего человека.
— Разве ты умеешь чистить оружие? Мальчишка прикусил язык.
— Если покажете, то смогу. — А про себя подумал: «Чуть не проболтался. Им не обязательно знать, что я сын комбата».
— Не трожь! — буркнул полицай.
«Нельзя так нельзя, — подумал мальчишка. — Я посижу, коли других дел нет. А ты наигрывай себе на своей губнушке…»
Куда там! В комнату вдруг ввалился Одноглазый. Увидев его, Азат живо вскочил. При нём, пожалуй, спокойно не посидишь.
— Проваливай отсюда! — Одноглазый грубо выругался. — Убирайся, фердаммтер!
Однако мальчишка не знал, куда ему убираться и что означает это нерусское слово «фердаммтер».
Вскоре вошел начальник холминской полиции. Он поморщился, взглянув на мальчишку, что-то буркнул себе под нос. «Если я им мешаю, почему они меня не отпускают?» — вздохнул Азат.
— Допрашивал? — спросил главный полицай.
— Нет, — ответил Верзила.
— Неспроста он явился в село. Так я понимаю.
— Разреши, начальник, я вышибу дурь из его головы? — вызвался Одноглазый.
— Может, его и не подсылали? — сказал Верзила.
— Надо кончать с ним! — стукнул по столу Одноглазый. — Чует мое сердце — наживем себе беды. Помяните мое слово. Где у него пропуск или какое другое разрешение? Ничего нет! За это расстрел полагается, сами знаете.
Мальчишка осторожно скосил на него глаза: неужели так просто можно порешить человека? Наверно, шутит, грозится только для виду…
«Он же пьяный! — вдруг понял Азат и вздрогнул. — Такому, пожалуй, убить человека ничего не стоит».
— Не хочу брать грех на душу и тебе не советую, — рассудительно заговорил главный полицай. — Мы его запишем в команду, которая вскоре должна отправиться в Германию. Без шума и спихнем с рук.
Одноглазый настаивал на своем.
Когда спор затянулся, Верзила подал голос:
— Долго я буду у вас на побегушках?
— Тебе что, надоело служить у меня? — нахмурился начальник. — Так тебя понимать?
— У нас должна быть прислуга. А хлопец работать умеет. Пусть поживет здесь. Я с него глаз не спущу. А там видно будет. Надо будет — отправим куда следует. Это у нас быстро делается.
Одноглазый твердил свое:
— Я не верю его нездешним глазам. Послушайте меня, дело говорю.
Наверно, он слов попусту не тратил, потому что рука его уже потянулась к кобуре.
—
Одноглазый никак не мог успокоиться:
— Я ему покажу, почем фунт лиха! Он у меня будет знать сладкую каторгу. Я ему, азиату, устрою сладкую жизнь!
С того дня прошло две недели.
«Четырнадцать дней и четырнадцать ночей — немалый срок, ой какой немалый, — говорил себе Азат. — Если бы полицаи не следили за каждым моим шагом, то давным-давно тут и духа моего не было бы…»
Его сторожили почище, чём иного пленного. «Дело дрянь, — вздыхает Азат. — Какой я разнесчастный человек! Пожалуй, кроме меня, на всей оккупированной территории никто из наших ребят денщиком не служит. Денщиком у полицаев!»
День-деньской Азат жил тайной мечтою: «Будет заваруха — убегу! Честное пионерское!»
«У солдат одна задача — воевать. А у денщика девяносто девять нескончаемых обязанностей. Может, и больше, — горевал Азат. — Кто их считал!»
Чего-чего не приходилось делать маленькому денщику! Он и уборщик, и сторож, и повар, и рассыльный, и… Ближе к вечеру голова идет кругом, ноги будто налиты свинцом, глаза слепнут. Тут некогда предаваться размышлениям.
Однако не думать он не мог.
«Если расставить полицаев не по ранжиру, не по чинам, — рассуждал Азат, — а по степени жестокости, то Верзила занял бы последнее место после Одноглазого и начальника полиции. Это уж точно».
Азат всего повидал тут досыта. И сделал для себя кое-какие выводы. В двенадцать лет это уже необходимо.
«Почему начальник на всех, кроме фашистских чинов, наезжающих время от времени, смотрит через стакан? — спрашивал он себя. — Ему, наверно, стыдно глядеть землякам в глаза, оттого он делает вид, что важничает».
А вот Верзила, казалось, вовсе ни о чем не задумывался. День прошел — и ладно. Набил желудок — и хорошо. Поспал — чего же еще нужно?
Порою, однако, и на него что-то нападало, вроде угрызения совести, что ли… Как-то раз, захмелев, Верзила
выкинул в форточку немецкую губную гармошку, с которой в другие времена никогда не расставался.
А то был еще такой случай. Ни с того ни с сего Верзила сказал:
— Запутался я…
Азат не понял: в чем запутался? Даже на его ноги взглянул, на них — никаких пут. И руки свободные.
Сегодня на рассвете полицаи куда-то исчезли. Может, опять устроили облаву на партизан?
«Хоть бы их всех, предателей, партизаны там уложили!» — вздыхал Азат.
В мечтах своих он заходил порою далеко. Если бы у него была связь с партизанами, то он сумел бы заблаговременно предупредить их об облаве.