Прошлое — чужая земля

Карофильо Джанрико

— Ты хочешь сказать, что выиграл все эти деньги, потому что умеешь играть? Чтобы так выигрывать, нужно только одно умение.

Пауза.

— Мухлевать.

Меня как парализовало: я не мог пошевелить ни единым мускулом, выговорить ни слова и даже сфокусировать на ней взгляд.

Она раскрыла нас и намерена заявить в полицию. Эта мысль стрелой пронзила мне мозг. Я почувствовал гнев — кровь прилила к щекам.

— Ну-ну, я пошутила.

Она сказала это весело, из чего, однако, не следовало, что она и правда шутит.

— Мария, — она протянула

руку. Я ответил на ее уверенное рукопожатие, взглянув на загорелое запястье, на котором красовался браслет из белого золота с голубым камнем. Огромным. Я никогда ничего не смыслил в украшениях, а в тот момент вообще ничего не соображал. Но догадался, что на покупку такого браслета не хватило бы всего нашего выигрыша.

— Джорджо, — ответил я, когда мой мозг начал функционировать, а зрение вновь обрело способность различать черты ее лица.

— Значит, ты умеешь играть, Джорджо? Любишь риск?

— Люблю, — ответил я не совсем уверенно. А что я должен был ей сказать? Разве этот вопрос допускал возможность другого ответа?

— Я тоже люблю.

— Какой риск… ты любишь?

— Не тот, что в картах… Не такой искусственный.

Ничего себе новости. Попробуй проиграть или выиграть двадцать-тридцать миллионов, а потом мы поговорим об искусственном риске.

Но я этого не сказал. Только подумал. А сам тем временем нес, что, возможно, она права, но мне крайне любопытно узнать, что именно она имеет в виду. Я рассмотрел ее внимательнее. Чрезвычайно подвижное лицо, высокие скулы, белозубая, но жестокая улыбка, уголки глаз и рта в паутинке мелких морщин.

Чем-то она напоминала Франческо. Может, тем, как говорила и двигалась, в каком-то особом ритме. Точнее я не смог бы сформулировать. Во время нашего разговора это «что-то» то появлялось, то исчезало. Возможно, секрет крылся в ее манере смотреть на собеседника, то упираясь в него взглядом, то резко отводя глаза. Это выглядело привлекательно и отталкивающе одновременно.

Она так и не объяснила, какой смысл вкладывала в понятие неискусственного риска.

Произносила туманные фразы (в точности как Франческо, когда я просил его объяснить мне свою мысль или поведение), а потом выразительно смотрела на меня: «Мы ведь поняли друг друга, правда?»

Ну конечно.

Болтая о том о сем, мы вышли в сад и налили себе выпить.

Мария явно относилась к числу людей, которые много времени проводят в спортзале. Она сказала мне, что замужем и что у нее пятнадцатилетняя дочь. Я ей не поверил, и она улыбнулась — я сказал именно то, чего она ждала.

Ее муж владел несколькими салонами дорогих машин, разбросанными по региону. Он часто ездил в командировки. Последнюю фразу она произнесла, глядя мне прямо в глаза. Настолько откровенно, что мне пришлось отвести взгляд и глотнуть вина.

Мы сидели в саду, когда к нам подошел Франческо. Они как-то странно, словно исподтишка, переглянулись. Настолько странно, что я забыл представить их друг другу. Затем он заговорил.

— Вот ты где! Я уже минут пятнадцать тебя повсюду

ищу. Поехали? Уже почти четыре.

— Еще две минуты, — попросил я.

Он сказал, что подождет меня в машине, и кивнул на прощанье Марии.

Я снова повернулся к ней, стараясь преодолеть смущение. Я хотел предложить ей снова увидеться, но не знал, как это делается, а времени совсем не оставалось. Вернее сказать, я не знал, как это делается с замужними женщинами. Зато она, в отличие от меня, нисколько не смущалась. Она прекрасно знала, как это делается.

С одного из карточных столов она взяла блокнот, в котором записывают выигрыши и проигрыши, написала номер телефона, вырвала листок, протянула его мне и велела звонить с девяти утра до часу дня.

Я ни с кем не стал прощаться, сел в машину, и мы с Франческо уехали. Я гнал на ста девяносто, а он полулежал с закрытыми глазами на откинутом сиденье. На губах у него время от времени появлялась обычная хитрая улыбочка. За всю дорогу мы не перемолвились ни словом.

Когда я раздевался, чтобы лечь спать, уже светало, и я заметил на левой ноге проступающий синяк — там, где Франческо ущипнул меня, спасая от страха.

Глава 11

На следующее утро я, естественно, проспал допоздна. Сквозь щель не до конца прикрытой двери проникали запахи еды и дома.

Я проголодался и решил, что встану и сразу пойду обедать. Мне всегда очень нравилось садиться за обед, едва проснувшись, как на Новый год и еще в некоторых особых случаях.

Тогда не надо мучительно думать, чем занять первую половину дня. Особенно воскресного.

Здорово.

Затем, еще лежа в постели, я почувствовал какое-то странное недомогание. Что-то вроде чувства вины, смешанного с ощущением надвигающейся катастрофы.

Рано или поздно меня раскусят. Может, уже раскусили. Мне стало страшно. Стоит родителям посмотреть мне в лицо, и они все поймут. Мои тайны всплывут на поверхность.

Меня охватили грусть и сожаление. Как бы мне хотелось снова окунуться в простые и привычные семейные радости. Но я понимал, что они для меня безвозвратно потеряны.

И тут меня охватило отчаянное желание, чтобы родителей не оказалось дома. Потому что, увидев меня, они бы догадались. Я не мог объяснить, как и почему именно тогда, в то воскресное утро, но я в этом не сомневался.

Я встал, умылся, быстро оделся и пошел в столовую. Дурные предчувствия извивались внутри меня, словно змеи. Меня слегка трясло.

Стол был уже накрыт. В телевизоре мелькали страшные до неправдоподобия кадры.

Накануне, четвертого июня тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, войска Ли Пэна разгромили студенческую демонстрацию на площади Тяньаньмэнь. Примерно в те же часы, когда я жульничал в карты и флиртовал с сорокалетней хищницей.

Я помню тот длинный выпуск новостей, почти целиком посвященный событиям в Пекине. Затем экран погас, и я увидел, как отец терзает вилкой последний кусок ростбифа.