Прошлое — чужая земля
Шрифт:
Ничего хорошего это не обещало.
Регулярно мне попадались тревожные статьи о серии изнасилований, вот уже несколько месяцев повторяющихся в Бари. Следствие считало, что действует один и тот же маньяк. Полиция призывала женщин не ходить по ночам без сопровождения и просила население о содействии.
Я равнодушно и почти не вникая в смысл пробегал страницу за страницей. Только иногда какая-нибудь новость пробуждала меня от тупого оцепенения, в котором я все это время пребывал.
Одна из них отпечаталась у меня в памяти.
Та, в которой говорилось о смерти Ширеа — свободного
В сентябре восемьдесят девятого Ширеа стукнуло тридцать семь, столько ему всегда и останется. Он ехал в стареньком «фиате-125» по затерянной в глубине Польши раздолбанной дороге. Водитель затеял рискованный обгон, и они разбились о встречный фургон, спокойно, невинно и неотвратимо двигавшийся по своей полосе. Когда человек становится чемпионом мира, может ли он представить себе, что жить ему осталось всего несколько лет? Или, садясь в безобидный «фиат-125», что умрет через несколько минут?
Я много раз звонил Франческо домой. Сначала мне всегда отвечала его мать. По ее голосу с сильным местным выговором я хорошо представлял себе мрачную пожилую женщину, пропахшую нафталином, несчастьем и сожалениями. Франческо нет дома, она не знает, когда он вернется. Не могла бы она передать ему, что я звонил? Ненормально долгая пауза, вздох и, наконец, ответ: ну хорошо, она передаст, но она не знает, когда он вернется. Кто звонил? Опять Джорджо. До свидания (или всего хорошего), синьора. Спасибо. Мне ни разу не удалось договорить слово «синьора» до конца — она вешала трубку. И «спасибо» я говорил уже в пустоту.
Не думаю, что она невзлюбила именно меня. Похоже, она ненавидела весь мир — искренне и методично — все, что находилось за пределами ее затхлого дома, пропахшего застоявшейся пылью и бедой.
Франческо не перезванивал. Сомневаюсь, что мать сообщала ему о моих звонках, впрочем, какая разница. Даже если бы она все передала, это бы ничего не изменило: он в те дни был занят другим. И это другоеменя не касалась.
Спустя две недели и пять-шесть сюрреалистических разговоров с его мамашей (я так и не узнал, как ее зовут), телефон вообще перестал отвечать. Я ждал по десять-пятнадцать гудков. Бесполезно. В любое время. Один раз я позвонил в семь тридцать утра, другой — в одиннадцать вечера. Никто не снимал трубку. И я бросил звонить.
Однажды — уже в октябре — я встретил его на улице. Он выглядел очень странно. Отпустил бороду, но не это так изменило его. В нем появилось что-то нездешнее. То ли одежда, то ли что-то еще. Какое-то время он смотрел на меня широко открытыми глазами, как будто не узнавая. А потом вдруг заговорил со мной так, словно мы
— Видишь ли, друг мой, нам с тобой совершенно необходимо встретиться и спокойно поговорить. Пришло время придать нашему существованию новый импульс. Мы начали дело, которое, так сказать, совершенно необходимо довести до конца. Мы с тобой. Следовательно, нам нужно разработать стратегический план по достижению наших подлинных целей.
По ходу дела он взял меня под руку. Пошел вперед и потащил меня за собой. Мы находились на улице Спарано с ее дорогими магазинами, в толпе элегантных женщин, выбравшихся за покупками к осеннему сезону, и молодежи, собиравшейся компаниями. Мы проталкивались через людской муравейник, на мой взгляд, довольно опасный — мы перли напролом, не разбирая дороги.
— Представь себе, что сейчас две такие исключительные личности, как мы с тобой, оказались перед важным выбором. Можно доверить событиям решать за нас. И плыть по течению, как обломки дерева. Ты этого хочешь? Конечно нет. Вторая возможность состоит в том, чтобы плыть по этой реке против течения, упорно и целеустремленно, сознательно реализуя проект подлинного существования. Понимаешь, о чем я, правда?
Он забыл, как меня зовут, мелькнуло у меня.
Вернее, нет. Я был уверен,что в тот момент он не помнил, как меня зовут. В моей голове сама собой всплыла фраза, как будто напечатанная на старой пишущей машинке: «Он не помнит моего имени». Затем эта надпись превратилась в неоновую вывеску. Он не помнит моего имени.Это продолжалось несколько секунд, а потом прошло.
— …Значит, у нас есть категорический императив, которого мы должны строгопридерживаться. И реализовывать свою истиннуюсущность. Превратить в реальность то, чем мы — ты и я — потенциально являемся.
Он говорил еще несколько минут в том же безумном и гипнотическом ритме, держа меня под руку и периодически сжимая ее пальцами чуть выше локтя. А потом так же неожиданно замолчал.
— Ну что ж, дружище, думаю, мы обо всем договорились. Встретимся в спокойной обстановке, проведем все необходимые исследования и выработаем план дальнейших действий. Обнимаю.
И он исчез.
Глава 4
Однажды утром бригадир отдела по борьбе с наркотиками, только что вернувшийся в Бари из трехмесячной командировки в Калабрию, увидел на столе Пеллегрини рисунок.
— Я знаю этого типа. Видел его в прошлом году в одном игорном доме. Мы тогда расследовали дело о наркоторговле в Мадоннелле. Он играл в покер. Проигрывал, проигрывал как проклятый, но с таким спокойным лицом, будто это его не касается. Я его запомнил. Лицо. И глаза. Помню, в какой-то момент мне показалось, что он нас вычислил. Он очень странно на нас смотрел. Я был там с Пополицио из Алтамура — его уже перевели, — в общем, тогда у нас обоих сложилось одинаковое впечатление. Мы ушли, а когда через несколько дней вернулись, его уже не застали.