Прошлое и пережитое
Шрифт:
Учиться ходили примерно минут за 20 в центр на Ильинскую площадь по бульвару. Это было старое трехэтажное здание с гулкой чугунной лестницей, широкими коридорами и довольно большими классами с необычайно мрачной грязно-серой окраской, то ли от времени, то ли от казёнщины.
Не знаю уж почему, но мы, ростовцы, влившись в Ярославский техникум, совершенно подавили аборигенов. Добились, что в органы самоуправления прошли наши товарищи, и во всем задавали тон. Сейчас уж мало осталось в памяти от этого года нахождения в техникуме. Последующие впечатления погасили этот случайный год жизни. Запомнился методист по русскому языку Кронист Амниподистович Смирнов, видимо, из духовного звания. Высокий, рыжеватый, с красным лицом, он не вызывал симпатии с первого знакомства, но вскоре же завоевал всеобщее признание своей эрудицией, знанием предмета, желанием отдать
Почему-то нас повели в анатомический театр на вскрытие трупа старого мужчины, показали всю анатомию человека. Наши головы в то время задуряли множеством всяких новшеств. Одним из наиболее популярных был метод «Дальтон план». Для изучения с учениками брали какой-нибудь предмет, и на нем обучали чтению, письму, счету, пению, географии и естествознанию. Для своего зачетного урока я взял березу и четыре урока мусолил ее, пытаясь на основе ассоциаций сделать формальные правила наиболее запоминающимися и связанными с жизнью. Меня хвалили, но думаю, что это был театр, сделанный для одного раза в течение года, и к систематическим знаниям это не имело никакого отношения.
Чтобы как-то укрепить свой бюджет, у нас была артель. Мы ходили разгружать вагоны, баржи, скалывали лед с трамвайных путей, изображали толпу на сцене Волковского театра. Ходили еще миллиарды и миллионы, но была уже твердая валюта. Вот однажды, получив за работу, пошел на рынок купить обувь, так как моя полностью развалилась. Черт попутал пройти мимо аферистов, которые зазывали сыграть в «конфетку». Они показывали три конфетки с изображениями человеческой фигуры, клали их на стол и предлагали отгадывать, где голова, где ноги. Ты должен был назвать ставку, скажем рубль, если угадывал, где голова, получал тройное вознаграждение. Соблазн увеличить свои богатства привел меня в азарте к полному проигрышу. Пришлось еще месяц ходить в рваной обуви, пока удалось заработать вновь, чтобы осуществить покупку.
Зимой 1924 года в Ярославле появилась новинка, громкоговоритель, который был установлен в одном из залов дома политпросвещения. Туда ходили первое время по пригласительным билетам. Боже мой, как все это было наивно и вместе с тем необходимо.
Наши коллеги девушки жили отдельно в общежитии – бывшей гостинице, напротив Волковского театра. Потом она снова стала гостиницей, и архитекторы уже подбираются ее сломать в целях расширения площади Волковского театра. Верхний этаж был невысок, темноват и тесноват, но девицы умели лучше нас, парней, навести уют. Но мы больше ютились на площадках лестниц, стремясь раньше других занять наиболее выгодную позицию в нише окна. Там можно было поцеловаться, говорить нежные слова. Надо сказать, что парни относились к девушкам бережнее, чем сейчас, и не только потому, что юбки были длиннее и трусики не обтягивали соблазнительные места, но и потому, что сохранялось еще воспитанное высокое отношение к девушкам и ответственность за девушку, если она стала тебе близка.
Любили мы гурьбой гулять по бульвару от Волковского театра до Волги, а потом по набережной до Стрелки. Там стояли еще развалины обгорелого во время Ярославского мятежа 1918 года Демидовского лицея, пятиглавого Собора, типичной архитектуры XVIII века, высокая, несколько сухая по формам, колокольня XIX века. Сейчас на этом месте сквер. Наверное, будет время, когда здесь возникнет архитектурный ансамбль, значительный по содержанию и (неразборчиво) по форме, который будет знаменем (неразборчиво) Ярославля.
Весной манила к себе Волга, сначала бурно-стихийный ледоход, который теперь уже никогда не увидишь. Плотины сделали свое дело, превратив реку в цепочку озер, или, как теперь называют,
Наступили выпускные проверки, в те годы не было экзаменов в том понимании, как это было до революции, и в том, какое оно приобрело в наши дни. Не было зубрежки по учебникам, потому что не было учебников. Не все, может быть, формально, хорошо знали, но умели читать научные книжки, выбирать, что нужно, привыкли размышлять и рассуждать.
Общественная жизнь этого последнего года учения в педагогическом техникуме запомнилась мало, хотя я был председатель студенческого комитета. Было очень большое уважение к преподавателям, поэтому не было конфликтов. Не помню, чтобы возникали они при распределении мест в общежитии, распределении стипендий, все было очень открыто, без замалчивания и секретов.
Выпускной вечер, сбросились, сколько могли, чтоб устроить чай, пригласить оркестр и потанцевать. Сфотографировались, обещали друг друга помнить, переписываться и разлетелись в разные стороны. Потом я встречался с Комочковым Алексеем больше, чем с другими, потому что поступили той же осенью в Ярославский университет. Случайно в Ленинграде в 1988 году встретился с Иваном Ларичевым, который стал не педагогом, а эстрадным певцом. С Иваном Ханаевым, который пописывал стихи, будучи студентом, а потом стал профессиональным литератором. Во время подготовки выпускного вечера произошел трагикомический случай. Девицы накануне съездили за город и набрали ворох полевых цветов. Я славился, как умелец компоновать букеты. Ведро с водой и цветами водрузили на окно второго этажа, которое выходило в тихий глухой переулок. Девицы приносили банки, я делал букеты, когда все цветы были распределены, оставшуюся воду я с маху выплеснул в переулок, и надо же именно в этот момент проходить какой-то даме. Она чуть не испортила весь вечер, а уж настроение почти испортила, обозвав нас всякими обидными словами и требуя наказания хулиганов, но их, честное слово, не было.
Ил. 2.2. Володя Иванов в толстовке, как он её назвал. Фотография 1924 года
После домашнего совета решено, что я должен продолжать образование. Сестра Людмила учительствовала, брат Сергей работал в музее, сестра Настя тоже будет помогать. Летом я работал в Ростовском музее, выезжал с археологической экспедицией Д. И. Эдинга на раскопки Сарского городища. Кое-как на мой заработок меня экипировали, гордостью была новая толстовка, сшитая из какой-то густо-зеленой ткани атласного типа. В ней торжественно сфотографировался и уехал в Ярославль подавать заявление на педагогический факультет Ярославского университета. Собеседование со мной вел ректор Павел Никодимович Груздев. Он знал меня по техникуму, так как преподавал исторический материализм. Собеседование было чисто формальным, и он, поздравив меня со студенческим званием, сказал, чтоб я 1 сентября приезжал.
Поселился я в студенческом общежитии на втором этаже, в комнате на троих. Хотя обстановка была крайне убогая, но это было много лучше, чем прошлый год в комнате на 12 душ. Мне было уже 19 лет, и обстановка студенческого бытия захватила. На лекциях было необычайно интересно. Наиболее интересные предметы, вернее, лекции, подробно конспектировались. Запомнилась колоритная фигура слепого Бочкарева, всегда сопровождаемого довольно бесцветной, но, как говорили, преданной ему, женщиной. Он говорил громким голосом, формулировал четко, и его записывать было легко. Он характерно говорил слово «тысяча», в его произношении это была «тыща» с ударением всем голосом, а так как хронологических дат с этим словом было много, то «тыща» служила своеобразным рефреном. С интересом слушали Радцига, он читал скучнее, но все было настолько ново, захватывающе, что ловилось, воспринималось и живо обсуждалось.