Прошлое в настоящем

Парфентьев Иван Васильевич

Не обошла горькая судьбина и Михаила Гавриловича Феклисова и его сына Бориса, Василия Дмитриевича Лисина и многих, многих других.

— Собрали всех нас, как скот, в Горетово — там был сборочный пункт, — рассказывает Михаил Гаврилович, — но я ведь дошлый, я у них еще в империалистическую в плену был. Говорю сыну — беги, а он боится. Ну тогда я сам сбежал. Долго плутал по лесам и деревням, пока не пришел в свой Холм. Позже сбежал и Борис — мой пример, видно, помог ему.

Когда я приехал в деревню, то встретил своего старого товарища Василия Лисина.

Он постарел не по годам, осунулся, несмотря на то что война давно кончилась.

— Ну как жизнь, Василий? — спросил я его.

— Да ничего, Иван Васильевич, идет понемножку.

Мы сели на бревно около дома и часа два говорили о житье-бытье. И вот тут-то он и рассказал мне, что привелось ему испытать в немецком плену. Его, как и всех, пригнали в Горетово, он бежал, но его опять поймали, он опять бежал, и опять был пойман.

— Догоняли меня до Витебска. Там, в лагере, совсем плохо было: крыс ел, полушубок хороший был и тот съел, потом жалел, но что поделаешь, Иван Васильевич, голод не тетка — заставит. Потом все-таки бежал с несколькими своими товарищами. Пришли мы в один партизанский отряд. Моих товарищей приняли, а меня не принимают, слаб я был. Накормили меня и послали в другой отряд. Иди, говорят, может, там примут. Дали адреса. Долго я плутал по белорусской земле, все-таки нашел отряд. Приняли. Ну а дальше было, как и у всех. Служил в армии, в 1946 ходу демобилизовался. — Он не много помолчал, закурил сигарету и добавил: — Из-за подлеца Шкарина, почитай, десятка два мужиков в Германию угнали.

После угона в Германию в деревне остались только глубокие старики да старухи и малые дети. Но и они не подчинились немцу, хотя фашисты все чаще пускали в ход кулаки и приклады.

Немцы уже не могли нигде достать продуктов. Кур и гусей переловили в первые дни оккупации, а картошку крестьяне попрятали. Невесело стало фашистам в русском селе. Как-то ночью они ушли, спалив почти все хаты.

И вот утром пришли наши. Сколько было радости в селе. Идешь по земле, встретил знакомого и тому рад, а здесь освободители пришли! Бабы сразу к Шкарину, хотели его, подлеца, на вилах поднять. Пришли к дому, а там военные, из прокуратуры, видно, кто-то раньше нашим сказал о нем. Пришли, а военные не дают, говорят, советский суд судить его будет. О Прохорове в то время никто не вспоминал. До последнего времени никто не рассказывал о его выходках.

Через несколько дней судили Шкарина, приговорили к высшей мере, но нашлись сердобольные помощнички из другой деревни, где он никого не трогал, и написали письмо с просьбой о помиловании. Мол, так итак, до войны директором был, учительствовал, детишек наших учил. И помиловали. Дали пятнадцать лет.

Выполняя задание по ликвидации банд, в которых были людишки, подобные Шкарину, я всего три километра не доехал дородного села. Всего три километра! А жаль!..

МЕХА МЕНЯЮТ ЦВЕТ

Жизнь

улыбалась Тунису. Был он еще сравнительно молод, ему только минуло тридцать. Он пользовался успехом не только у деловых людей, но и у женщин. Этому успеху сопутствовала солидная материальная база. Он был квалифицированным скорняком, но скорняком, не оставлявшим своих анкетных данных в анналах отдела кадров какого-либо государственного или кооперативного учреждения или фабрики. Тунис был кустарем-одиночкой, избегавшим, однако, общения с фининспекторами. Труд его был засекречен не только от финансовых органов, но и от соседей и даже от родственников.

В его мастерской, расположенной в подвале, стояло нехитрое оборудование: бутылки с красителями разных цветов, инструменты. Это была маленькая фабрика искусственного меха. Здесь кролики превращались в леопардов, а шкуры обыкновенных дворняжек — в куничий воротник. Подделки были неотразимы, и покупатели диву давались необыкновенной дешевизне мехов всех сортов.

Доходы Туниса росли изо дня в день. Рос и его профессиональный авторитет. Человеком он был непьющим и некурящим. Лишь слабость к женскому полу толкала его подчас на значительные денежные издержки.

Тунис познакомился случайно с девушкой, оставившей в его жизни неизгладимый след. Высокая и статная, белокурая красавица Котляровская очаровала даже видавшего виды Туниса.

«Вот это девушка!» — думал Тунис и, пустив в ход свое обаяние и красноречие, убедил ее провести с ним вечер в театре, а потом поужинать где-нибудь в ресторане. После недолгого колебания девушка согласилась. Ей понравился этот интересный, веселый и остроумный человек.

«В этом ничего плохого нет, — подумала она, — почему бы и не сходить с ним в театр?»

Простая работница фабрики, помогавшая старушке матери, она не могла часто посещать театры. Договорившись о месте встречи, Тунис побежал в сберегательную кассу. И вот выбритый и надушенный дорогими духами, в великолепном костюме Тунис встретил свою новую знакомую.

События разворачивались так, как и хотел Тунис. Театр, ужин в ресторане. Роль влюбленного Тунис выдерживал идеально. Он не позволял себе ничего лишнего, и лишь прощаясь с девушкой у ее дома, к которому они после ужина подъехали на такси, поцеловал ей руку.

— До послезавтра, да? — спросил Тунис.

Она молча кивнула головой.

— Смотри, берегись, — говорила подруга Котляровской, когда та рассказала ей о встрече с Тунисом. — Сначала он поводит тебя по театрам и ресторанам, а потом, смотри, горько плакать будешь!

Но Котляровская лишь смеялась и шутила:

— Это тебя просто завидки берут!

Слишком сильным было впечатление от вечера, проведенного с Тунисом, чтобы Котляровская отказалась от дальнейших встреч. Жизнь шла чередом. Днем работала, вечером встречи с Тунисом. И случилось то, что и должно было случиться. В один душный предгрозовой вечер Тунис зашел к ней с букетом цветов и с вином.