Проснитесь, сэр!
Шрифт:
Боги не любят надолго оставлять мои нервы в покое, не скрученными в тугой клубок. Почему – не знаю. Подарили несколько безмятежных мгновений в библиотеке, но примерно четыре часа назад Бобьен вселила в меня отчаянную потребность в инсулине, поэтому я был более чем готов к очередному несчастью, которое на этот раз грянуло в виде записки. Я поставил «каприс» на стоянку, Дживс пошел в лес прогуляться на свежем воздухе, я проплыл через черную комнату в решительном намерении добраться до своей спальни, надеть плавки, окунуться в бассейн, когда взгляд мой случайно упал на стол для корреспонденции, где лежал простой конверт, адресованный на мое имя, ожидая, когда я его заберу.
При
Так или иначе, я взял конверт, понес к себе в комнату, отложив удовольствие выяснить, кто это пишет. Похоже на местную корреспонденцию внутри колонии – ни обратного адреса, ни моего. Поэтому можно было свободно пофантазировать – возможно, записку написала Ава, признаваясь в глубокой любви и симпатии, приглашая к себе в комнату, чтоб потешить ее… а она будет ждать обнаженной в постели с розой в одной ноздре. Это было невероятно, но, пока конверт не распечатан, можно надеяться на лучшее, поэтому я обуздывал любопытство до той минуты, когда сел за свой письменный стол.
Радостно усевшись и воображая, как врываюсь в будуар Авы, вскрыл конверт с такой же осторожностью, с какой вскрывал бы банку сардин. Кажется, я еще не рассказывал, что всю жизнь любил резаться. Положите рядом со мной что-нибудь острое, и сама кожа словно попросит, чтоб ее разрезали. Я еще даже не начал знакомить вас со шрамами на моих руках от настоящих банок с сардинами, банок с лососем, из-за чего еще больше ценил присутствие рядом Дживса – мне уже не приходилось резать запястья об такие вещи. Я очень рано бросил теннис, потому что было слишком опасно открывать новую банку с мячами, но, может быть, теперь, при Дживсе, вновь вернусь к спорту.
Так или иначе, к сожалению, записка оказалась не от Авы с приглашением ее потешить, хотя сначала выглядела вполне симпатично, – послание было напечатано на фирменном бланке Колонии Роз с шапкой вверху, изображающей плеть крупных красных роз, обвивающую миниатюрное графическое изображение особняка. Но под этим произведением канцелярского искусства дело приняло решительно трагический и ужасный оборот. Боги метнули молнию. Будь они прокляты! Поверьте, тут я отлично понял слова доброго старика Гамлета о «тысячах естественных невзгод, что по наследству переданы плоти». Пожалуй, в Колонии Роз я почти исчерпал свою квоту. Душевнобольные в лечебницах 50-х годов не переживали такого, что выпало мне в так называемой мирной художественной колонии.
Ниже приводится содержание молнии, к сожалению, без роз и рисунка:
«Колония Роз
Алан, прошу Вас, как можно скорее зайдите ко мне в кабинет. Мне хотелось бы обсудить вопрос о тапочках Сигрид Бобьен.
Доктор Родерик Хиббен».
Хорошо можете себе представить, что голова у меня пошла кругом при виде этих слов. Письменный стол, за которым я сидел, внезапно превратился в торнадо, мы завертелись в верхних углах потолка – я отчетливо разглядел лепнину. Потом мы со столом снова шлепнулись на место у окна.
Мои мысли немедленно обратились к двум бутылкам вина, которые я сунул в багаж, покидая Нью-Джерси. Что Дживс с ними сделал? Я пошел в спальню, заглянул в оба чемодана, бутылок там не было. В ящиках буфета и комода тоже. Видно, он их где-то спрятал или распил с кухонной прислугой. Одна из проблем со слугами заключается в том, что
Тут, кроме выпивки, сама собой возникла другая разумная альтернатива – бегство. Уложу вещи, и, когда Дживс вернется, поиграв в лесах в Дэниела Буна, [62] мы быстренько покинем колонию.
Я выглянул в окно, проверив, не видно ли Дживса, направляющегося к усадьбе, что позволит нам поскорее уехать, но его не увидел. А увидел Аву. Она широким шагом шагала к амбарам, в одном из которых, наверно, находилась ее мастерская. На ней было то же вчерашнее хлопчатобумажное платье. С высоты второго этажа она была прекрасна, как всегда. Ну, также, как в прошлые две наши встречи.
62
Бун Дэниел (1734–1820) – охотник, один из активных участников освоения Дикого Запада
Я вдруг понял, что не готов к бегству. Расхрабрился, глядя на Аву. Не готов уложить полотенце и даже мочалку. Невозможно покинуть Колонию Роз, отказавшись от шанса на Аву. Значит, придется встретиться с тем самым Хиббеном, заявить о своей невиновности. Даже поведать свой план – ну, план Дживса, – касающийся поимки вора, укравшего тапки.
С великой решимостью я вылетел из комнаты. Классический любовник – не путайте с любителем классики, хотя мне нравятся немногочисленные прочитанные классические произведения, – выполняющий свою миссию. Я был Ромео, Сирано, Тристаном, пациентом с историей болезни 88, слившимися воедино. Ничто не встанет между мной и Авой с ее носом.
В офисе за конторскими столами сидели три дамы, в унисон поднявшие голову при моем отважном появлении. Я стоял на пороге.
– Алан, – сказала Дорис, назвав меня по имени в качестве приветствия, и спросила: – Как вы себя чувствуете? Как ваш нос?
– С носом все в порядке, – ответил я и железным тоном добавил: – Я получил записку от доктора Хиббена, он хочет меня видеть.
– Хорошо, – кивнула она, – сейчас взгляну, не занят ли он, – и вышла из-за стола.
Я отлично понимал, что ей все известно о деле Бобьен; возможно, помощница директора печатала записку, лежавшую в моем кармане, поскольку подпись Хиббена была напечатана, а не собственноручно написана, но она ничего не сказала, соблюдая секретность. И по лицам двух других женщин, старушки Барбары и молоденькой Сью, было видно, что они тоже осведомлены о пропавших тапочках и обвинениях в мой адрес. Как я уже говорил, Колония Роз подобна тюрьме – все обо всех знают всё прежде, чем что-то случится; теперь я вызван к надзирателю. Возможно, здесь действуют законы военного положения. Если Хиббен считает меня виновным в краже тапочек, то вышвырнет отсюда, и я больше не увижу Аву. Я должен доказать ему свою невиновность. И сделаю это ради своей любви!
Дорис вывела меня в короткий коридор слева от ее стола. Скупо освещенный проход привел к двери, наполовину забранной матовым стеклом. Она постучала, приоткрыла створку и доложила:
– К вам Алан Блэр.
Я не слышал никакого ответа, но Дорис открыла дверь пошире, видимо получив сигнал от начальника.
– Входите, Алан, – сказала она, и я храбро вошел в кабинет доктора Хиббена.
Профиль Авы, пронзивший мне сердце, придавал отваги как Дон Кихоту, сражавшемуся за свою даму, Дульцинею.