Проснуться живым
Шрифт:
— ..или шести тысяч душ, и пригрозив мне, да, пригрозив мне... телесным повреждением. Я вспомнил об этом, кода смертоносные пули просвистели мимо моей головы. Это была ошибка, о которой я сожалею, но человеку — повторяю, человеку — свойственно ошибаться. У меня нет никаких доказательств этого утверждения, и потому я публично от него отказываюсь! Повторяю: я сделал это неразумное и предосудительное заявление и совершил свойственную человеку ошибку только из-за недавнего разговора с мистером Шелдоном Скоттом и
А также из-за чего?
Фестус оставил этот факт болтаться в воздухе.
Мне это показалось ловким ходом, хотя и не пробудило симпатии к Леммингу. Что еще, кроме моего опасного присутствия и моих угроз, побудило его выдвинуть преждевременное обвинение? Несомненно, что-то серьезное, хотя он об этом и не упомянул. Учитывая настойчивые повторения того, что человеку свойственно ошибаться, и старательное подчеркивание слова «человек», можно предположить, что имелось в виду нечто, человеку не свойственное, а может, вообще не имеющее к нему отношения. Маленькая птичка? Большая птица? Или нечто еще большее?
Фестус не стал ничего объяснять — он предоставил догадываться об этом слушателям.
— Ну, он изжарил мою птицу, — произнес я вслух. — Точнее, моего гуся.
Бруно и Дру промолчали.
После многозначительной паузы Фестус заговорил вновь:
— Повторяю: я глубоко сожалею о своем опрометчивом заявлении.
Еще не окончив фразы, он обернулся влево, где стоял Джонни Кайл, на языке у которого явно вертелся вопрос.
Когда камера немного отступила, обеспечив обоим место на экране, Кайл осведомился:
— Вы утверждаете, пастор Лемминг, что мистер Шелдон Скотт угрожал вам телесным повреждением? Это серьезное обвинение.
— Да! И от этого обвинения, сэр, я не откажусь — не откажусь ни за что! — Голос Фестуса вновь стал громовым, когда он повернулся и устремил в камеру взгляд сверкающих глаз. — Шелдон Скотт явился в церковь во время моей проповеди, накинулся на меня во время хорала, отвлек от моей паствы и заявил, что действует в качестве агента Эммануэля Бруно — этого воплощения зла! Он сказал, что если я не прекращу свою деятельность против Эммануэля Бруно и его нечестивого эровита, то...
— Да, пастор?
— Я колеблюсь — он не говорил, что убьет меня. Да, не говорил. — Тонкие губы скривились в улыбке, такой же теплой, как последний уголек от вчерашнего огня в камине. — Тем, кто знает мистера Шелдона Скотта, незачем объяснять, что он изъясняется весьма причудливо... Если повторить его слова точно, то он сказал, что сломает мне руки, ноги и шею — да, и шею! — каждую по крайней мере в одном месте, если не в нескольких.
Джонни Кайл не мог произнести ни слова. Ну, может, и мог, но не произнес.
— Я был близок к тому, чтобы почувствовать страх, — признался Фестус. — Мистер Шелдон Скотт — крупный и сильный мужчина...
Камера еще немного отодвинулась назад и, будучи не в состоянии лгать, продемонстрировала, каким маленьким и хрупким выглядит Фестус Лемминг рядом с Джонни Кайлом, чей рост составлял примерно пять футов одиннадцать дюймов, а вес — сто семьдесят фунтов. Можно было легко вообразить, как бы он выглядел рядом с таким «широкоплечим до неприличия» монстром, как я.
— Да! Я бы почувствовал страх в присутствии этого человека, живущего насилием, если бы не знал, что меня защитят семь тысяч членов моей паствы, а также...
— Он снова это проделал, — заметил я.
— Насколько я понимаю, пастор Лемминг, одна из пуль, предназначавшихся вам, ранила вашу прихожанку?
— Да. К счастью, рана легкая — очень легкая. Шок подействовал на нее сильнее раны. Крови почти не было...
— Вы должны отдать должное этому парню, — промолвил я. — Еще бы — вам не удастся спасти три миллиона душ всего за семь лет, если вы не знаете свое дело. Думаю, я недооценил...
Я умолк, услышав, как Фестус произнес «мисс Уинсом».
— Мисс Уинсом, — сказал он, — задержалась позже других прихожан, чтобы обсудить со мной некоторые ее обязанности. Она — одна их самых усердных, достойных и преданных членов Церкви Второго пришествия. Я знаю, что не должен иметь среди прихожан любимцев, но... Мы стояли у входа в церковь, когда грянули выстрелы и пули просвистели мимо моей головы. Одна из них легко ранила ее в левый бок. Но эта пуля, нацеленная в меня, могла поразить ее юное сердце! Могла убить ее! Могла разорвать мягкую плоть, проникнуть в невинную грудь...
— Да-да, пастор. С ней все в порядке, не так ли?
Я подумал, что, по крайней мере, одна из пуль не могла просвистеть мимо головы Фестуса, если она оцарапала мисс Уинсом левый бок.
— Да, благодарение Богу, — ответил Лемминг. На этой возвышенной ноте закончилось интервью с Фестусом Леммингом.
В моем стакане оставалось примерно на полдюйма бурбона с водой. Я опустошил его и заметил:
— Да, теперь этот парень достанет меня благодаря Реджине.
Дру наконец повернулась ко мне:
— Кому?
— Реджине Уинсом — девушке, о которой только что говорил Лемминг.
— Вы ее знаете?
— Познакомился с ней этим вечером в церкви, когда угрожал Леммингу «телесным повреждением». — Я сделал паузу. — Но теперь, по крайней мере, я знаю, что этот парень ко всему прочему еще и лжец. Что, возможно, делает его еще более опасным.
Бруно выпрямился.
— Лемминг — самый опасный человек в Америке, — заявил он, очевидно не ожидая возражений.
— Во всяком случае, чемпион по жарке гусей. Моего он изжарил до углей, но вашему грозит то же самое, док.