Проснувшись с улыбкой
Шрифт:
Это была правда: мать последнее раздавала людям. Но профессор и его жена тоже были добрыми людьми. Алик не раз в этом убеждался на собственном примере. И когда маленький был, и когда вырос стал взрослым, вполне самостоятельным человеком. Вот и сейчас профессор, дождавшись, когда жена ушла на кухню, участливо поинтересовался, как идут дела, потом мягко притронулся к нервно сжатому кулаку Алика и, перейдя на русский, очень серьезно попросил быть с ним откровенным.
Ну как туг можно было не насторожиться, имея полусумасшедшую мать? С чего бы профессору просить его об откровенности, если мать опять что-то не
На этот раз она превзошла все ожидания.
Профессор задавал вопрос за вопросом, и, хочешь не хочешь, приходилось на них отвечать... Да, действительно это случилось зимой. В конце февраля. Не пять, а три раза. Да, было холодно. Причина? Причину объяснить трудно. Ну, а все-таки?.. Разве правильно то, что Алик молчит? И не надо обижаться на мать. Она совершенно разумно поступила, рассказав об этом профессору. А разве самому Алику не кажется странным, что в десятиградусный мороз он пять раз, ах, да, извини, не пять, а три раза за ночь, обливался холодной водой из дворового крана?
Нет, не кажется. Почему? Потому, что на это есть причина. Какая? На вопросы врача полагается отвечать. Разве Алик об этом не знает? Почему же молчит? Ну ладно. А больше такое не повторялось? Нет. Никогда? Никогда.
Профессор вздохнул и при всей своей деликатности еще раз попытался выяснить причину странных ночных купаний Алика, но опять ничего не добился.
Не мог же Алик рассказать, что всю ночь после того, как сбежал из той квартиры, ему снилась Майя? Стоило сомкнуть глаза, как повторялось одно и то же: опять они оказывались на том же месте, но уже без Джона и Вали в соседней комнате, совершенно одни, и она, лежа рядом совершенно голая, обнимала его, прижимала к себе, ласкала, ласкала... И продолжалось это так долго, что, проснувшись, он вынужден был бежать во двор и лезть под кран: еще мальчиком он слышал о том, что мужчине после близости с женщиной полагается совершать омовение.
В ту ночь он чуть не умер, такая была холодная вода. А на следующий день сведущие люди объяснили, что к русским этот обычай не имеет никакого отношения, да и азербайджанцы его давно не придерживаются.
Мать тогда решила, что он сошел с ума, и конечно же подняла страшный крик. Еле удалось ее успокоить, но, видимо, не совсем, если она все же профессору пожаловалась.
К девяти часам Алик стоял на трамвайной остановке у Дома печати. Отсюда ему были хорошо видны входные двери, и в любой момент можно было или сесть в трамвай, или незаметно отступить к крытому рынку. Но обычно она на эту сторону улицы не переходила, а, выйдя из дверей, сворачивала к музею "Низами", чтобы вернуться домой по Воронцовской, мимо бани "Фантазия". На трамвай она никогда не садилась, даже зимой.
И опять Алику показалось, что она посмотрела в его сторону, когда появилась в дверях, и, только отыскав его взглядом среди людей на остановке, свернула за угол. Он почти был в этом уверен. Но, перейдя улицу и увидев ее быстро удаляющуюся фигуру, он успокоился н прибавил шагу. Сохраняя дистанцию, конечно, на тот случай, если она вдруг обернется. Не хватало еще, чтобы она увидела, как он за ней бегает, после всего, что произошло, это было бы слишком. Другое дело, если бы они встретились где-нибудь случайно. И не просто так, на ходу, здравствуй, до свидания, а чтобы была возможность что-то
На Воронцовской по вечерам прохожих было мало, но зато почти у каждого двора сидели люди: беседовали, грызли семечки, играли в лото, домино. Мужчины встречались реже, их почти не было слышно, они вели тихие, серьезные разговоры. Народ здесь жил смешанный - азербайджанцы, русские, армяне - и в общем-то несолидный: чуть что - бежали за помощью в милицию. Сами все затевали, а получат сдачу - на весь город крик поднимают. То ли дело его, Алика, родная улица - тут уж в милицию не побежишь. Каждый сам за себя отвечает. А не может, так терпит. Не все, конечно, в семье не без урода, как говорится...
Тут Алик вспомнил о сестре. Угораздило же ее сцепиться с этим Фаризом: и раньше он надежностью не отличался, а теперь и подавно за него ручаться нельзя, на все способен.
Майя подошла к своему подъезду. На всякий случай он придержал шаг - вдруг оглянется. Но она не оглянулась, и Алик тут же прибавил ходу, чтобы застать ее на лестнице.
В полутьме парадного ее уже почти не было видно, два быстрых шага через ступеньку - и она окончательно исчезла за поворотом лестницы, но все равно было приятно еще раз глянуть на нее, не опасаясь быть замеченным. А потом прислушаться к быстрым, почти бегущим шагам, к стуку в дверь на третьем этаже и щелканью замка. После чего дверь громко хлопала и все стихало. И можно было идти домой...
Алик с ходу перемахнул через коротенькую, в три ступени, лестницу, ведущую в подъезд, и лицом к лицу столкнулся с Майей. Она улыбалась,..
Назад пути не было-бежать второй раз он не мог, - пришлось пойти вперед: поздороваться, глядя в сторону, обойти ее и деловым шагом направиться к лестнице. А что еще оставалось делать? Не мог же он остановиться.
– Ты ко мне?
– вопрос ударил в спину и воткнулся в него, острым, как нож, стыдом; пришлось замедлить шаг.
– Надо было ответить "да, к тебе", будь, как говорится, что будет, но он сказал "нет", даже не повернув головы в ее сторону, чтобы, не дай бог, не столкнуться взглядами.
Она не поленилась, обошла его и в упор уставилась улыбающимися глазами.
– А к кому?
– Так просто, - сам удивился глупости своего ответа.
– Понятно, - она продолжала смотреть ему прямо в глаза.- Ты еще долго будешь ходить за мной?
– И что-то смахнула рукой с верхней губы, что-то легкое, может быть, паутинку "пли мошку какую-то.
– Ты зачем за мной ходишь?
– Я не хожу, - этот ответ был еще глупее первого. И глаза опустились сами по себе, как в школе, когда его уличали в незнании урока.
– Ну, ладно, - сказала Майя очень похоже на учительницу с первого по четвертый класс, имя которой Алик давно забыл: та точно так же произносила это слово, когда, уставившись в парту, он не отвечал на ее вопросы. После чего произносилось долгожданное "садись" - и его надолго оставляли в покое. Но здесь, в парадной, сесть было не на что.
– Нам надо поговорить, - сказала Майя.
Неужели она видела, как он за нею ходит? Эта мысль пронзила Алика тем же острым ножом, но уже в обратном направлении, в грудь; начавшееся там жжение перекинулось на шею и лицо. Хорошо, хоть в парадной было темно.