Проспать Судный день
Шрифт:
Где она? Король Холода пришел и забрал ее? Или это просто сказка такая?
Вокруг меня воцарилась тишина. Вокруг не было ничего, кроме…
Белого, и еще белее.
— Куда ты ушла?
Белое безмолвие.
— Каз!
Белизна.
— Каз, вернись!
Белизна.
Ощущение
Не таком сознании, в котором можно заявить о своих правах или строить дом. Ничего подобного. Скорее, ощущение себя айсбергом в море, заполненном другими айсбергами, среди мыслей, медленно сталкивающихся друг с другом, среди бесконечной и неизменной обстановки. Я хотел жить, хотел совершать поступки, быть чем-то определенным, но мог лишь плыть.
Это что-то вроде тюрьмы, наконец понял я. Сначала не понял, почему со мной поступили так жестоко, но потом вспомнил — предательство Темюэля, игла в вену, мрак, охвативший меня беззвучным вихрем. Я попытался пошевелить телом, сопротивляясь тому, что меня удерживает, но у меня не было тела, или, если и было, я был совершенно не в состоянии им управлять, будто находился по другую сторону океана от него и пытался управлять им телеграммами по трансатлантическому кабелю.
Белизна. Я был полностью погружен в нее, так, что более ничего не существовало, что я даже не был способен связно мыслить. Это немного напомнило мне то промежуточное пространство, в котором я оказался после пыток у Элигора, серая непроглядная пустота. И это навело меня на мысль о том, когда же появятся мастера пыток с Небес.
Дни. Недели. Месяцы. Годы. Столетия. Я плавал, будто рыба у дна замерзшего зимой пруда. Ничего не менялось. Мысли приходили все реже. Наверное, я начал забывать, как думать.
А затем, по прошествии, наверное, тысячи лет в молочно-белом небытии, нечто вторглось в это бездумное спокойствие. Продолжая пребывать в белом сне, я ждал, или, скорее, пытался вспомнить, что это значит — чего-нибудь ждать. Неоднородность становилась плотнее, превращаясь в присутствие, потом в мелодию, а потом и в слова.
Ангел-адвокат Долориэль. Бог любит тебя.
Тихий, приятный голос, женский, совершенно незнакомый. Один звук его вызвал во мне худшие мои страхи, но он же и пробудил меня к жизни, от которой я уплыл. Я и не осознавал, как мне одиноко.
Ты меня слышишь, Долориэль?
Мне пришлось крепко задуматься, чтобы превратить пустоту внутри себя в слова.
— Думаю, да, — наконец ответил я.
Присутствие стало ближе, теплое, утешающее, будто мать, которая у меня когда-то была, но которую я не мог вспомнить. Впервые за время, столь долгое, что я не мог осознать его длительности, я был не один. И мне не хотелось снова оказаться в одиночестве.
— Я Патиэль-Са, Ангел Утешения. Ты знаешь,
Я стал вспоминать. Темюэль, ангелы из «Отряда ответного удара», игла.
— Нет. И где я?
— На Небесах. Ты ничего не помнишь?
Мои мысли все еще были медленны и неуклюжи, будто слепые личинки.
— Я помню Землю…
— Да, но ты больше не на Земле. Тебя перенесли сюда. Ко мне. Ты боишься?
Голос был мягок и терпелив.
— Да, — честно ответил я, хоть и не собирался.
— Постарайся избавиться от этого страха. Всевышний желает тебе лишь самого лучшего. Это неоспоримый факт, для всей Вселенной. Почему ты испуган?
— Потому… потому, что я такой маленький. Бессильный. А происходит много плохого.
— Ты сказал, бессильный. А что ты не можешь сделать? То, что очень важно для тебя?
— Не могу оставаться один. Один, навеки. В этой белизне.
Я едва мог формулировать мысли. Ощущал себя, будто получивший ранение в голову и очнувшийся после операции на мозге, которая имела лишь частичный успех.
— Но они не позволят мне…
Я подыскивал слова, но в глубине этой холодной белизны, даже в присутствии Патиэль-Са, таком успокаивающем, это было сложно.
— Попытаться быть хорошим, — только и смог сказать я.
— А ты хороший, Долориэль?
Я хотел, чтобы она осталась рядом. Хотел рассказать правду. Возвращающиеся ко мне мысли были будто приступы дрожи, сотрясающие, но не согревающие.
— Пытаюсь. Но это тяжело. Возможно, я… возможно, на самом деле я плохой.
— О чем ты думаешь, Долориэль? Ты плохой? Ты совершал плохие поступки?
Почему мне страшно? Патиэль-Са хочет помочь мне. Я это чувствовал. Не думаю, что я что-нибудь чувствовал в своей жизни более отчетливо.
— Я не знаю.
— Это правда?
Что-то глубоко внутри меня обдало холодом, требуя молчания. Но этот внутренний голос было очень легко проигнорировать. Сейчас я лишь хотел, чтобы это облако сострадания осталось со мной.
— Наверное. Наверное, да. На самом деле, я хороший. Стараюсь таким быть.
— Но ты сказал, Долориэль, что совершал плохие поступки.
— Я не хотел этого.
На самом деле, я хотел, по крайней мере, в некоторых случаях. В некоторых случаях я очень хотел совершить плохой поступок.
— Разве можно совершать плохие поступки и остаться хорошим?
— Да, хорошие люди могут совершать поступки, которые хорошими не являются. Но они об этом сожалеют. Они знают, что поступили неправильно. Ты сожалеешь, Долориэль? Ты совершал неправильные поступки?
Разумная часть меня снова попыталась уйти в оборону, но остальная пребывала в ощущении безопасности, осознании того, что меня принимают и понимают, что я до мозга костей моих, несуществующих, устал от полуправды и откровенной лжи. После очищающего холода этой долгой белизны у меня вдруг возникло ощущение, что раньше я пребывал в трясине лжи.