Простая правда
Шрифт:
– Ты… хорошо себя чувствуешь?
Она безучастно уставилась на меня:
– Все хорошо, спасибо.
Повернувшись, Кэти провела меня в свою комнату. Там было чисто и аккуратно, но едва ли так выглядит жилище подростка. Никаких постеров с Леонардо, ни разбросанных повсюду мягких игрушек, ни флаконов с блеском для губ на комоде. На стенах не было фактически ничего, единственной особенностью комнаты являлись цветастые лоскутные одеяла, которыми были застелены две односпальные кровати.
– Можете спать на той кровати, – сказала Кэти, и я села туда, прежде чем до меня дошли ее слова.
Она ожидала,
Черт возьми, нет! Скверно уже одно то, что мне приходилось здесь жить, а если даже и ночью я не могла побыть одна, это чересчур! Я глубоко вдохнула, подыскивая вежливые слова, чтобы объяснить Кэти, что ни при каких обстоятельствах не стану спать с ней в одной комнате. Но Кэти бродила из угла в угол, дотрагиваясь до высокой ребристой спинки стула и разглаживая лоскутное одеяло. Потом она опустилась на колени и заглянула под кровать. И наконец присела на корточки.
– Они забрали мои вещи, – тонким голоском сказала она.
– Кто?
– Не знаю. Кто-то приходил сюда и забрал мои вещи. Ночную сорочку. Кроссовки.
– Я уверена, что…
Кэти повернулась ко мне.
– Ни в чем вы не уверены, – дерзко возразила она.
Я вдруг поняла: если останусь в этой комнате, то, засыпая рядом с Кэти, я буду не единственным человеком, неспособным хранить секреты.
– Я собиралась сказать, что уверена вот в чем: полицейские обыскивали твою комнату. Вероятно, они нашли что-то, давшее основание для твоего обвинения. – (Кэти, ссутулившись, села на свою кровать.) – Послушай, почему бы тебе не рассказать мне о том, что случилось вчера утром?
– Я не убивала никакого ребенка. У меня даже не было ребенка.
– Ты уже это говорила, – вздохнула я. – Ладно. Тебе может не нравиться мое пребывание здесь, и я сама наверняка нашла бы тысячу других дел, которыми с радостью занялась бы, однако благодаря судье Горману нам придется какое-то время быть рядом. У меня такой договор с клиентами: я никогда не буду спрашивать тебя, совершила ли ты преступление. А ты, в свою очередь, говори мне правду, когда я спрашиваю о чем-то другом. – Подавшись вперед, я встретилась с ней взглядом. – Хочешь сказать мне, что не убивала того ребенка? Давай говори. Меня не волнует, убивала ты или нет, поскольку я в любом случае буду защищать тебя в суде, а не выносить свое суждение. Но лгать о рождении ребенка, что было доказано как факт, знаешь, Кэти, это выводит меня из себя.
– Я не лгу.
– Могу назвать по меньшей мере трех судмедэкспертов, которые уже сделали официальное заявление, подтверждающее тот факт, что твой организм носит следы недавних родов. Могу показать тебе анализ крови, доказывающий то же самое. И как же ты можешь сидеть здесь и говорить, что не рожала ребенка?
Как адвокат защиты, я уже знала ответ: она сидит здесь и говорит так, потому что верит в это на все сто процентов. Но прежде чем начинать проверку на невменяемость, мне надо убедиться, что Кэти Фишер не пытается одурачить меня. Кэти не вела себя как помешанная, она действовала нормально. Если эта девочка ненормальная, то я – Марсия Кларк [5] .
5
Марсия
– Как вы можете сидеть здесь, – начала Кэти, – и говорить, что не судите меня?
Ее слова буквально огорошили меня. Я, опытный адвокат защиты с прекрасным досье и длиннющим перечнем сертификатов, совершила грубейшую ошибку: мысленно осудила клиентку, не дожидаясь справедливого судебного разбирательства. Не дожидаясь суда, на котором я должна была ее представлять. Она солгала по поводу ребенка, и мне пришлось учитывать это и спрашивать себя: а где еще она могла солгать? Такой ход мыслей ставил меня скорее на одну доску с прокурором, чем с адвокатом защиты.
В свое время я хладнокровно защищала права насильников, убийц и педофилов. Но поскольку эта девушка убила собственного новорожденного ребенка – деяние, которое просто не укладывалось у меня в голове, – я хотела запереть ее под замок.
Я закрыла глаза. «Предположительно убила», – напомнила я себе.
– Вероятно, дело в том, что ты не можешь вспомнить? – нарочно смягчая тон, спросила я.
Кэти обратила на меня широко раскрытые небесно-голубые глаза:
– В четверг вечером я пошла спать, проснулась в пятницу утром и спустилась на кухню приготовить завтрак. Вот и все.
– Ты не помнишь, как рожала. Не помнишь, как пошла в коровник.
– Нет, не помню.
– Есть кто-нибудь, кто видел, что ты всю ночь спала? – торопила я.
– Не знаю. Я спала и не могла видеть.
Вздохнув, я постучала ладонью по матрасу:
– А как же человек, который спит здесь?
Кэти сильно побледнела. Казалось, этот вопрос огорчил ее больше, чем все прочие, заданные мной.
– Здесь никто не спит.
– Ты не помнишь этого ощущения, когда ребенок выходил из тебя, – произнесла я хриплым от досады голосом. – Не помнишь, как прижимала его к себе и завернула в ту рубашку.
Мы обе посмотрели вниз, на мои руки, на которых я баюкала воображаемого ребенка.
Кэти наградила меня долгим взглядом:
– Вы когда-нибудь рожали?
– Это не про меня, – ответила я.
Но одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять: она знает, что я тоже лгу.
Платяного шкафа в комнате не было, но на стенах висели плечики. Три из них занимали платья Кэти, другие три на противоположной стене были свободны. На кровати лежал мой чемодан, набитый до отказа джинсами, блузками и летними платьями. После минутного размышления я достала одно платье, повесила его на плечики, после чего застегнула чемодан на молнию.
Пока я оттаскивала свой багаж в угол комнаты, за кресло-качалку, раздался стук в дверь.
– Войдите.
Вошла Сара Фишер со стопкой полотенец в руках, почти полностью скрывавшей ее лицо. Она положила их на комод:
– Вы нашли все необходимое?
– Да, спасибо. Кэти мне все показала.
Сара чопорно кивнула.
– Ужин в шесть, – сказала она, повернувшись, чтобы уйти.
– Миссис Фишер, – не успев толком подумать, окликнула я, – знаю, что для вас это нелегко.
Женщина остановилась на пороге, опершись рукой о дверной косяк: