Прости меня…
Шрифт:
Ночной город пахнет ожидаемым снегом.
Лада все не шла.
Я брел из конца в конец переулка, стоял, слушал, стоял, слушал…
И вдруг, как утешенье непонятной боли, отозвался в переулке стук ее каблучков.
Она!
— Здравствуй, — не нашел я ничего другого, как будто мы встретились ненароком и не было двух часов метания в промозглой мучительной сырости.
— Здравствуйте.
Видно, в голосе моем что-то кольнуло ее. Она замерзла, я видел, но домой, в теплый подъезд, не убежала,
—
— Спасибо вам за роскошный подарок.
— На что ты сердишься?
— Теперь не сержусь. Мне безразлично.
Глаза ее были полны снегом.
— Я скоро уеду. Очень далеко.
— И нашли меня, чтобы…
— Лада…
— В загадки со мной… Не понимаю… таинственный… подарки… Все говорят…
— Кто все? Не тот ли вихрастый школьник?
— Не смейте о нем говорить.
— Ладушка, ты мое письмо получила? Я был так далеко, так скучал и не мог к тебе.
— Опять неправда, — она подняла руку в перчатке, зябко сжала пальто под самым воротником. — На конверте все печати здешние. В один день, — сказала она ледяным…
Вот как? Смеяться мне или что-нибудь рассказывать ей на мокром ветру? Кто посоветует? И зачем? Разве так не ясно? Будь у меня другое настроение, может быть, я рассказал бы ей все до мелочей.
Но кому? Этой? Чужой?
Она вздрагивала. Мокрая в тонкой перчатке рука уходила от меня колючим ежиком.
— Ладушка, милая, — шепотом сказал я, — ты совсем продрогла. Ступай, мой хороший, домой.
16
В круглых своих очках он был, как филин, зорок и неуставаем. Я не видел его таким раньше. Он тянул меня за руку по широким лестницам, не очень осторожно входил вместе со мной в залы, шумел, пугая смотрителей, гонял меня по галереям висячих садов, колоннад и окон, развернутых на Неву.
— Ты хочешь меня похоронить в Ленинграде? — спрашивал я, стараясь выдернуть руку.
— Проникнись, проникнись тем, что я тебе показываю, — шумел он.
— А сколько я должен проникаться? Месяц? Год? Сколько в Эрмитаже залов?
— Триста сорок пять, плюс подвалы…
— Вот видишь, а у меня день. Единственный день!
— Зачем ты приехал сюда с твоим днем? — он сверкнул очками.
— Ты позвал меня.
— Я позвал! Я позвал! Но каким надо быть наивным, чтобы не понимать Эрмитажа, бедный ты, убогий человек! Эрмитаж это айсберг… Он плывет огромный, потрясающе необъятный. Мы думаем, как он велик, и не знаем, что видим только малую надводную часть айсберга. Там под ногами, в подвалах, таятся глыбы сокровищ, немыслимых по своим размерам и богатству.
Я перебил его:
— Никак не думал, что айсберги начнутся в Ленинграде… Но ты пожалей меня, пожалуйста. Времени вот, — я провел пальцами по горлу. — Ты меня заманил, ты меня верни таким,
Мы стояли в просторном вестибюле главного подъезда. Ряды белых колонн манили в сияющие катакомбы дворца. Мраморные ступени позолоченных лестниц приглашали нас подниматься, подниматься и подниматься. В голубые, штофные, золотые, багряные, стеклянные, дубовые, палисандровые залы, подниматься до самых потолков, металлических, кованых и поэтому гулких от множества тихих разговоров и шагов.
— Ну ладно, — вздохнул он. — Я позвоню, пришла ли Мария Семеновна… Тогда покажу тебе главное. Мы с ней уговорились.
Он, этот Археолог, был, по-моему, своим человеком в Эрмитаже. И скоро мы попали в зал, похожий своими размерами на городскую площадь.
Вдоль стен от пола до потолка стояли, как тома гигантской библиотеки, щиты с картинами великих и не очень великих мастеров. Дамы в кружевах и лентах, воины в доспехах, нарядные щеголи с дорогими шпагами на боку, старики надменные в позолоченных рамах и камзолах провожали нас удивительными своими взглядами.
Археолог махнул на них рукой, увлекая меня вниз по лестнице, прочь от любопытных старцев и щеголей. Мы наткнулись на дверь, похожую на дверь сейфа. Стальная, с мудреным замком, она распахнулась, и перед нами в свете лампочек сверкнуло золото.
Посуда, горящая на темном бархате, золотые короны, статуэтки, браслеты, пояса, клинки в алмазах, коробочки в изумрудах, полированное золото зеркал, подносы, похожие на зеркала, пудовая, сверкающая честолюбивая бесполезность.
— Вы находитесь в особой кладовой, — сказала нам высокая немолодая женщина, хранительница несметных сокровищ. — Перед вами семнадцатый — девятнадцатый века. В соседнем зале античное золото и золото скифских погребений.
— Пещеры Аладдина! — сказал Археолог поблескивая ставшими вдруг золотыми стеклами очков. — Но мы взглянем сюда… Пойдем, пойдем…
Он опять махнул рукой на все это золото мира, как там, наверху, на чопорных дам и седых вельмож. Он увлек меня в каменную келью к небольшому столу на гнутых резных ножках.
Я увидел икону в дорогой, с бриллиантами оправе. Темная краска в лучиках трещин, золотой нимб вокруг склоненной головы святого, руки, молитвенно сложенные, деревянная коричневая доска.
— Погляди внимательно, — сказал Археолог таинственным подземным голосом. — Поклонись ему, поклонись!
Я подошел ближе и наклонился над иконой.
Это была не икона. Маленький Христос, изображенный художником на древней доске, держал в руках игрушку: настоящий маленький вертолет с четырехлопастным ротором.
— Иконе много сотен лет! Она прислана к нам из Франции! торжественно вещал Археолог. — Ее реставрируют, а потом вернут музею, где она хранилась.