Простительные грехи

Форрест Аделаида

Но идти туда, зная, что я совершу отцеубийство, было для меня в новинку. Я пытался вызвать в себе сочувствие или чувство вины по этому поводу, но осознание того, что он сделал с Самарой, перевешивало любую вину, которая могла попытаться просочиться внутрь. Я мог терпеть всю жизнь оскорбления в свой адрес, но я не стану мириться с тем фактом, что моя жена пострадала в результате его выходки.

Что он пытался продать ее.

Я открыл дверь, направляясь к морозильной камере, и открыл и эту дверь. Я не потрудился закрыть ее за собой, потому

что мой отец никогда не будет настолько недостойным, чтобы звать на помощь. Он лучше других знал, насколько это бесполезно.

Райкер стоял, прислонившись к столу, где он хранил свои инструменты, и возился с ними, словно ему не терпелось приняться за работу. И я позволю ему. Я не стану мучить отца. Ему бы понравилось видеть, как я веду себя как монстр, даже если бы это означало, что он будет страдать.

Потому что это означало бы, что в конце концов я стал таким же, как он, что я стал всем, чем он хотел меня сделать. Я хотел, чтобы он умер, зная, что я был всем, чем она меня сделала. Что я могу убивать, но я не наслаждаюсь этим, как мой отец.

— Ты — страшное пятно на Земле, и тебя нужно убрать, чтобы наши женщины были в безопасности, — в голосе Райкера звучала вся его ярость, и я предполагал, что отчасти это было связано с тем, что он был так близок, чтобы заявить права на Кэллу. Что срок, установленный им самим, скоро истечет.

Я мог бы пожалеть ее за то потрясение, которое она испытала на своем пути, если бы не знал, что Райкер будет относиться к ней лучше, чем она могла когда-либо мечтать.

— У тебя нет женщины, — рассмеялся мой отец, и даже в его возрасте его тело без рубашки было стройным.

Райкер наклонился, одарив моего отца той устрашающей улыбкой, которая показывала, насколько близко монстр играл к его грани. Честно говоря, я не был уверен, что у него есть грани.

— Я как раз собираюсь заполучить ее.

Наконец Габриэле обратил на меня своё внимание.

— Итак?

— Каков был план? Что ты собирался сделать с моей женой? — Я зашипел, от ярости мое тело напряглось. Я хотел играть в непринуждённость, хотел убедиться, что он никогда не увидит, как меня жгло знание того, что он так отчаянно пытался отнять у меня единственное, что я любил.

— Уолшу нужны были деньги, а мне было нужно, чтобы она ушла. Мерфи не хотел связываться с Маттео из-за куска задницы, поэтому я нашел частного покупателя в Мексике. Он неравнодушен к рыжим, а они там такая редкость. — Он пристально смотрел на меня, как будто хотел заставить меня увидеть правду его слов. Мне не нужно было их видеть, потому что я чувствовал, что это была правда, и они лишь повторяли то, что сказал мне Эмилио, прежде чем я выстрелил в него.

Он собирался продать мою жену другому мужчине.

— Она стоит больших денег, если ты захочешь передумать… — Кулак Райкера врезался ему в лицо так резко, что Габриэле выплюнул окровавленный зуб.

— Ты любил мою

мать? — спросил я и сделал вид, что перебираю инструменты на столе.

Глаза Райкера загорелись возбуждением, этот запутавшийся парень не хотел ничего другого, кроме как выместить свое разочарование на Габриэле. Не было ничего, и я имею в виду ничего, что этот человек ненавидел бы больше, чем людей, которые издевались над женщинами и детьми. Я подозревал, что это у него с детства, но никто никогда не узнает.

Вероятно, именно поэтому у них со Шрамом была негласная связь, и хотя они никогда не говорили об этом, они поддерживали друг друга.

— Конечно, я любил ее. Как ты думаешь, почему я всю жизнь твердил тебе, что любовь делает тебя слабее? — Габриэле сплюнул.

— И что бы ты сделал, если бы кто-то попытался ее продать? — Мои слова прозвучали грубым рычанием, потому что я знал, что бы я сделал, если бы кто-то попытался ее продать. Несмотря на то, что я был молод, я бы постарался убить их медленно, так мой отец учил меня с того момента, как я научился держать в руке пистолет или нож.

Я поклялся, что моим детям будет позволено быть детьми, что они познают любовь своих матери и отца. Даже если однажды они пойдут по моим и Маттео стопам, я ни за что не смогу навязать им это, когда самой большой заботой для них будет поражение в футбольном матче.

— Я бы заставил его страдать, — рыкнул Габриэле. Я знал, что это должно было подтолкнуть меня к краю, к тому ужасному существу, в которое он пытался меня превратить.

— Верно, так что ты точно знаешь, что тебя ждёт, — прорычал я, но отступил назад и прислонился спиной к стене. Как бы я ни хотел мучить его, я не желал становиться тем, кем он всегда хотел меня видеть. Тем, кто наслаждался пытками, кто преуспевал в них.

Но он должен был страдать, и я бы с удовольствием посмотрел на это.

Я кивнул Райкеру, и тот пошел к двери. Мы ждали в тишине, и я знал, что мой отец знает, что будет дальше. Когда Райкер вернулся, держа в руках клеймо, он подошел к Габриэле. В тот момент, когда клеймо коснулось его груди, он стиснул зубы. Его обгоревшая плоть наполнила комнату гнилостной вонью, звук шипения, казалось, эхом отдавался в тихом пространстве, поскольку Габриэле отказывался кричать. Как только клеймо сняли с его груди, слово «Предатель» уставилось на меня.

Я наблюдал, сохраняя бесстрастное выражение лица, пока Райкер перебирал инструмент за инструментом. Он забрал все, что было у моего отца: его кровь, ногти, язык и, наконец, все пальцы. Он работал систематически, как будто ему это не нравилось, но я знал лучше. Жестокие голубые глаза Райкера сверкали радостью каждый раз, когда мой отец стонал от боли, и когда он в конце концов закричал, когда Райкер взял филейный нож, на лице моего друга расцвела улыбка.

— Ни один мужчина не продает женщину, поэтому я думаю, что это только к лучшему, что ты больше не мужчина, — усмехнулся Райкер.