Просто друзья
Шрифт:
Темная Мила танцует. Она вырастает в красивую и соблазнительную девушку, что призывает своим телом коснуться его. Глеб смотрит не отрываясь от меня, точнее от темной меня. Он уже не улыбается, губы сомкнуты, прожигает меня самым огненным взглядом. Мне больно от этого касания, они ожогами остаются на теле, пылают.
Глеб подходит ближе, уже чувствую его запах. Чувствую ноты какой-то дикости, аромат мужчины — терпкий, колючий. Стоит скалой рядом, хочется прильнуть, чтобы погладил, приласкал, а потом раскрыл во мне все, что спрятано по тихим уголкам моей души. Я отчаянно этого хочу. Темная
— Если ты сейчас не перестанешь так вилять заднице, я не буду стучаться в твою спальню, а ворвусь и трахну тебя, Мила.
Его слова как ток, по венам разносит приятную волну до каждого пальчика. Запретно и сладко. Смотрю ему в глаза. Черные, как смоль. Ни одного просвета, ни одной ясности. Сплошной хаос и беспорядок. Как у меня сейчас в мыслях. Глеб Навицкий — это испытание на прочность, насколько мои правила и установки сильны. Или они рухнут к его ногам после его касаний?
— Мне тогда лучше закрыться на замок, — прошептала ему на ухо.
Ушла от него. Слишком сильно стучит сердце. Правило первое разрушено — я поддалась на провокацию, показала слабину. Спиной чувствую его, он близко. Опасность, что заходит сзади. Мне не страшно, мне… горячо. Даже воздух стал таким: кислород с трудом вдыхаю, потому что нежную кожу обжигает.
Глеб садится на мое место, тем самым занимая последнее свободное пространство.
Он любит играть, особенно с чувствами других. Но с ним сейчас не просто Мила, с ним темная часть меня.
— Я присяду? — взглядом показываю на его колени.
— Если не боишься.
Сажусь, чувствую, что упираюсь во что-то твердое. Шумно сглатываю, понимая что у него… эрекция. К такому не была готова даже темная Мила.
— Убери его.
— Кого именно?
— ЕГО.
— Не могу. Он восстал.
— Из мертвых?
— Сплюнь.
— Тогда убери его.
— Нечего было задницей вилять, сучка ты балетная.
— Получается, ты меня… — скажи это, Мила, скажи. — хочешь? Как это мило, Глеб.
— Заткнись.
Глаза в глаза. Два наших темных начала разговаривают. Без прелюдий, без прикрас, без правил. Да, второе из них тоже разбилось вдребезги — оставаться спокойной.
Голоса девчонок мы уже не слышим. Это фон, ничего не значащий, кардабалет, что на задворках сцены играет свою роль. Я же — прима этого действа. А если играть, то по высшему классу.
— Прекрати елозить на мне, — голос низкий, дыхание горячее, где то области шеи.
— Мне неудобно.
Глеб встает. Потом смеряет меня каким-то ненавидящим взглядом, нечто противное и недостойное его. Горячо? Я говорила, что мне горячо? Прости, мой дорогой дневник. Потому что опять соврала. Я для него букашка, которая возомнила себя примой. Его темные глаза гневные. Они уничтожают меня, испепеляют, после таких горячих невидимых касаний. Я превратилась в пепел. А он остался стоять ледяной статуей, что не может ничего чувствовать. Он заморозил не только себя, но и свои чувства. Балет без чувств — бездарность и пошлость. Он больше не играет со мной. Ушел, не глядя, выплюнув, что ждет в машине.
Темная Мила тоже покинула меня, а вместе с ней ушла уверенность в себя. Я снова обычная Мила, маленькая девочка, что мечтает выступать на сцене,
— Почему ты назвала их подругами? — наш разговор вырулил в привычное русло, мы снова просто друзья, к сожалению.
— Как почему? Мы же вместе учимся, со многими я еще с семи лет общаюсь. Знаешь, сколько всего мы все преодолели? Тебе и не передать.
— И у всех вас одна единственная цель — стать примой балета. Желательно еще и в Большом театре, верно?
— Ну, не прям примой, но, в целом, ты прав, да.
— Тебя ничего не смущает?
— Нет. А что-то должно?
— Там, где есть конкуренция, нет места дружбе.
— Цинично.
— Зато правдиво.
— А что тогда дружба?
— Не знаю. У меня нет друзей.
— … а как же я?
— Ну если только ты.
Диалог, когда ни один из собеседников не смотрит друг на друга, скрывает свои лживые глаза и секреты в них.
Глава 10
Глеб
— Не знаешь, что они от нас хотят? — сижу за рулем, слежу за дорогой и только изредка поглядываю на Милу.
Она сегодня грустная. Идеальная прическа, волосок к волоску, все убрано, никакая прядь не мешает. Это жутко раздражает. Хочется запустить руку ей в волосы и растормошить такую ровную укладку, оживить ее. Платье, макияж, туфли — все подобрано со вкусом. И это, бл*ть, тоже раздражает. Какая-то правильная картинка получается. Хочется найти подвох. Эта правильность, она липкая. Как пережеванная жвачка. Через время станешь таким же идеальным, у кого будут костюмы на заказ, приглаженные гелем волосы и нарисованная улыбка. Такая вот будет красивая картинка безукоризненной семьи Навицких. Не хочу такого. Это чуждо мне, непонятно. А главное грызет изнутри от этих мыслей, что за всей мишурой теряешь настоящее, теряешь нужное.
— Кто именно? — голос тихий, почти беззвучный. Она в своих мыслях. Или примеряет на себя образ послушной жены, что так навязывали ей ее же родители.
— Родители наши, — раздражаюсь я, — да что с тобой?
— Со мной все в порядке. А тебе следует успокоиться, взять себя в руки и задавать вопросы нормальным тоном. Это неправильно, Глеб.
— Бесишь, — больше на нее не смотрю. Если увижу в глазах покорность, разверну машину в обратном направлении.
Эта встреча как проверка. Снова всей нашей дружной, мать ее, новоиспеченной семьей. Мать Милы подбила ее на встречу или поставила какие-то условия? Сомневаюсь. Это же не мой отец, что спустится до шантажа. Тут дело в другом. В Миле, которая не может дать отпор, не может расставить свои границы. Это ее послушание, которое граничит с идиотизмом.
Снова ресторан, снова роскошь, от который уже тошнит. Улыбки эти фальшивые, натянутые. Они правда рады меня видеть? Ну come on! Если вы и рады, то только сумме чека, что мой отец оплатит, оставив недурные чаевые.
— Любимые наши, — мама сегодня тоже в ударе. Она правда выглядит довольной и счастливой. — Присаживайтесь! Глеб, отец скоро подъедет. Мила, ты чудесно выглядишь.
— Ну без отца будет совсем все тухло, — отвечаю я. Мила пытается меня одернуть. Я тебя сейчас одерну, сучка.