Просто сказка
Шрифт:
Лифчик, совершая затяжной кульбит, улетел к анестезионным приборам и застыл на латунном вентиле без всякого наркоза — и общего, и местного.
— Нисколечко.
— Да, мы все там будем, но зачем о могиле-то мечтать, пусть и самой роскошной? — Ральф — не призрак, человек — весьма деликатно принялся за алые розочки на голубом фоне. — Это же не машина, не квартира!
Трусики, оказывая достойное сопротивление, нехотя сползли до колен.
— И даже не бунгало на тропическом
Джессика откровенно хохотнула, не боясь обидеть интерполовского агента.
— Нет, ты хоть и мойщик надгробий, но в могилах совсем не разбираешься.
— Я приводил в порядок гранит всего две недели, пока дожидался…
Трусики скатались на голенях в тугой валик.
— Меня?
— Нет, контакта похитителя органов с будущей жертвой.
— Ты можешь действовать поэнергичней?
— Могу.
— Тебе же не пятьсот лет.
— Всего тридцать один.
— И ты еще не научился раздевать женщин.
— Я привык, что они делают это сами.
— Лентяй.
Джессика взбрыкнула ногами, чтобы помочь неопытному агенту получить в качестве главного приза алые розочки, разумеется, обильно увлажненные.
— Просто я представляла себе, парень, как ты любишь меня прямо там, где мы встретились, потому что очень сильно меня хочешь и не можешь ждать… Чтобы любил по-настоящему, а не как…
Джессика снова не смогла произнести отвратное и подлое имя.
— Томас Джон Крейг-потрошитель.
— Вот именно.
Ральф — не призрак, человек — наконец-то швырнул неподдающиеся трусики на контейнер для хранения запасов донорской крови.
— Но я не он.
— Надеюсь.
— А операционный стол ничем не хуже могилы.
— Ты уверен?
Но Джессике не хватало элементарной романтики, которую так подробно и живо подают в любовных штампованных опусах.
— Ну ты, парень, хоть поцеловал бы меня для приличия.
Ральф — не призрак, человек — отыскал губы приготовленной к закланию донорши.
Джессика, не раздумывая, пустила в ход язык.
Теперь ясно, почему жены заводят любовников.
Ральф — не призрак, человек — прервал глубокий поцелуй только после того, как их языки основательно познакомились.
Джессика томным стоном потребовала немедленного повторения.
Все-таки гигантская разница между осторожной слюнявостью задыхающегося старика и энергичным напором раззадоренной молодости.
Джессика призывно облизывала собственные губы.
Но Ральф — не призрак, человек — азартно переключился на груди аппетитной жертвы.
Освободившиеся соски подверглись стремительной атаке.
Джессика замлела от нарастающего возбуждения.
Ральф —
Джессика вскрикнула от переизбытка любовной химии в крови.
Так еще никто не ласкал ее, никто.
Ни квелый муж.
Ни автослесарь.
Ни рекламный деятель.
А Ральф — не призрак, человек — наращивал и наращивал темп.
Пара секунд на левый сосок.
Пара — на правый.
И снова левый.
И снова правый.
Джессика, испытывая неизъяснимое желание незамедлительно соединиться, перевела любовника, слишком увлекшегося разогревом, на ручное управление.
Ральф — не призрак, человек — подчинился.
Еще не спасенная жертва начала помогать агенту Интерпола, чтобы тот не промазал.
И агент не подвел.
Джессика кое-как выдернула ладони, зажатые между животами, упругими, крепкими, здоровыми животами, без малейших старческих морщин и безобразных складок, без шрамов, свидетельствующих о пересадках.
— Ну, погнали?
Джессика, не ответив на глупый вопрос, принялась задавать совершенно дикий ритм.
Ральф — не призрак, человек — старался поддержать честь Интерпола.
Вот…
Вот…
И вдруг партнеры, использующие операционный стол не по назначению, синхронно заголосили от совпавшего до секундочки ни в чем не поддельного оргазма.
Вот…
К разочарованию нечаянной любовницы, блистательный, великолепный, премьерный акт слишком быстро закончился.
Ральф — не призрак, человек — взял передышку.
Джессика, восстановив нормальное дыхание, вернулась к прерванному диалогу.
— Знаешь, я вспомнила…
— Нашу первую встречу?
— Нет, имя того, кто рассмешил зал единственным убийством в целом акте.
— Крошка, ты можешь меня не отвлекать?
— А в чем дело?
— Ну тебе вряд ли понравится затянувшийся пролог.
— Да, кстати, ты можешь три раза подряд и без антрактов?
— Не пробовал.
— А придется!
8
Плачевная участь
Операционный стол, превратившийся из ложа скорби в ложе страстной и продолжительной любви, перестал ощущать сексуальную вибрацию.
Наступил тот момент, когда похоть и страсть превращаются во что-то чистое и непостижимо прекрасное.
Когда телесное непременно уступает место духовному.
Когда физический оргазм сменяется невиданным катарсисом.
Изможденные любовники, миновав горние высоты, провалились в обоюдный сон, которому не мешали даже по-прежнему сияющие рефлекторы.