Просто солги

Кузнецова Ольга Исааковна

— И я тебе тоже поэтому же нужна? — Я хочу провалиться сквозь землю, хочу зажать уши руками, чтобы не слышать ответа на собственный вопрос.

Чтобы как маленькая девочка: "Ким, я тебя не слышу — не слышу — не слышу…"

…

До Детройта ехать сутки. Мы молчим. Начинаю сомневаться, была ли вся эта погоня и глупые откровения, но онемевшей рукой касаюсь затылка и обнаруживаю свалявшиеся в грязи волосы. Значит, не снится.

Ноги

поджимаю к подбородку, чихать на то, что ремень безопасности не пристегнут. Я уже начинаю привыкать к тому, что Ким ездит слишком быстро. Как и дышит. В нем вообще всего слишком.

Смущает одно — я не чувствую послевкусия спасения от смерти. Как будто так всегда и было: я еду, поджав ноги, он ведет слишком быстро, почти не тормозит, и в машине больше не играет классика.

Мне вообще не хватает музыки. Слышать и слушать — моя единственная привилегия, так почему я обязана жертвовать ей?

Внутри себя я постоянно танцую. Медленно-медленно…

И глаза у меня завязаны шелковой лентой. Я не слепая — просто хочется не видеть, а только слушать.

В этом видении нет даже Кима — никого, похожего на него. В этом видении только я, и здесь я танцую. Медленно-медленно…

В голове звучит музыка: легкая, осторожная, — а мотив похож на тот, что я придумала. И я не успеваю поймать тот момент, когда музыка из моих мыслей материализуется и начинает ненавязчиво наполнять теплый салон автомобиля.

Я почти счастлива и почти улыбаюсь. Почти чувствую, что Ким, кажется, улыбается тоже.

Но музыка исчезает. Так же резко, как и появилась.

— Ты ненормальный, Ким? — спрашиваю я удивленно.

— Нет, — спокойно отвечает он (как будто тоже думает, что ему все приснилось и на самом деле ничего и не произошло), — просто ты как-то по-особенному реагируешь на музыку, Кесси. Мне порой кажется, что внутри тебя установлена целая музыкальная шкатулка.

— Как та, что ты мне подарил на прошлое Рождество? — вспоминаю с улыбкой.

— Вроде того.

Шкатулка была огромная, из вишневого дерева. Ким тогда сказал, что привез ее из Японии и миниатюрная гейша внутри нее олицетворяет всевидящее око земли, а мелодия — это что-то вроде той колыбельной, которую земля поет нам, чтобы погрузить нас в безмятежный сон. Еще очень долго я потом тщательно ощупывала каждый изгиб, каждую плоскость неподъемной шкатулки, все пытаясь угадать, как же она выглядит на самом деле.

Ким снова молчит. И это молчание медленно сводит меня с ума.

…

Мне жарко, душно. Такое чувство, что еще чуть-чуть, и я точно задохнусь в собственных страхах.

Как

хочется сказать: "Нет, ничего нет, не было и не будет, — я все та же Кесси, слепая, одинокая, все та же…" Но у меня нет привычки так бессовестно лгать себе, нет желания унижаться перед собой. Как будто мне мало Кима.

Лгунья Кесси — так бы назвал меня Ким, если бы узнал всю правду. А что? Вполне звучит.

— Тебе жарко? Может, выключить обогрев? — спрашивает он как бы между прочим.

— Нет.

— Может, есть хочется? — интересуется Ким уже более навязчиво.

— Нисколько. Не переживай.

— И жить уже не хочется, да, Кесс?

— Нет, — отвечаю я машинально и даже уже не думаю о смысле сказанного.

— Значит, я зря тут спасаю тебя?

— Может, и зря, Ким. Я не знаю, правда, — честно признаюсь я и прикусываю нижнюю губу. Но никак не могу понять, сказала ли я правду или соврала. Опять.

— Только предупреди, как примешь окончательное решение, — язвит Ким, и мне становится противно.

— Обязательно, — с такой же желчью отвечаю я.

И все же, я несправедлива к нему, но это выше меня — признаться в собственной слабости. Выше — сказать, что я нуждаюсь в нем, как ни в ком другом. Выше — согласиться, что мне действительно очень душно, и вообще я жутко проголодалась.

Это намного выше — сказать: "Ким, у меня от тебя башню сносит".

Вместо этого говорю:

— И как долго ты собираешься меня за собой таскать, как тряпичную куклу?

— Знаешь, Кесс, это как компьютерная игра. Море адреналина, загадок и прочей фигни. Ты скрываешься от погони, сердце уходит в пятки, встречаешь умопомрачительную красотку… Отличие только одно, Кесс: у тебя только одна жизнь. И сохраниться нельзя. Дерьмо, правда?

— А умопомрачительная красотка — это я? — спрашиваю, и он начинает смеяться, истерично.

— И это все, что тебе хочется знать? — интересуется он, но я чувствую, что он нервничает. Потому что почти не дышит.

Когда мы въезжаем в Детройт, уже почти полночь. Чувствую городской запах и суету ночного города. Чувствую, как Ким постепенно расслабляется, но это все потому, что я молчу.

У меня предчувствие, что скоро все закончится.

Опять ложь. Потому что все закончилось еще пять лет назад, когда этот урод говорил мне, чтобы я не двигалась, не пыталась его обмануть…