Просто солги
Шрифт:
На лице расползается глупая, не предназначенная ни для кого улыбка. Я не как Джен — я улыбаюсь не потому, что другим людям это нужно. Другим людям нужна я, а улыбка моя им вовсе не нужна. Им необходимо, чтобы Кесси только вынюхивала для них, а так ничего личного.
Покрепче сжав зубы, я закидываю ногу на подоконник, а затем перемещаю на широкий карниз и все свое тело. Ветер треплет распушенные концы бежевой ленты, и какая-то часть внутри меня хочет, чтобы он сорвал так много значащий для меня кусок ткани с моей головы. Хочется избавиться
Но затем осознаю — забыть — это не выход. Забыть — это чистый лист. Когда ты никто, нигде и ниоткуда. Когда ты ничего не любишь, никого не ждешь, ни для кого в этом мире ничего не значишь. Пустой лист — это пустота внутри тебя. Становишься бездушной полой куклой без чувств, без эмоций, без желаний и снов. Но самое страшное то, что реальность становится для тебя единственной, и ты не можешь даже в своих мыслях создать для себя еще одну, параллельную. И ты вынужден строить все заново, по кирпичикам.
Джен была права: забыть — значит умереть.
Может, именно поэтому для меня так важно помнить, кто я. Важно каждую секунду держать в голове воспоминания об этих чудовищных запахах людских смертей. Важно знать, что мир — его можно слепить из подручных материалов, сделать таким, каким хочется. И это важно. Для меня — важно.
На столе лежит письмо из Художественной академии, где написано, что я — Кассандра Слоу — в связи с долгим отсутствием на некоторое время заменяюсь на другого преподавателя. В этом письме мне желают скорейшего выздоровления. Наверное, это Джо сказал им, что я больна. Ну, что ж, пусть так думают — мне же лучше.
Хотя, быть может, я и вправду больна. Больна тяжело, без надежды на выздоровление. Больна смертельно. Чувства — это тоже диагноз. Пожизненный. Неизлечимый.
Во внутреннем кармане куртки, где-то около сердца, вибрирует телефон. Я уже знаю, кто это, поэтому даже не смотрю на высветившееся на экране имя. Кнопку принятия вызова я нажимаю неосознанно — угадываю — или просто уже по-привычке.
— Да? — Мой голос звучит ровно, рассудительно. Я могу управлять им, управлять тем, что удается почувствовать.
Джо резко выдыхает в трубку. Мне непривычно его чувствовать вот так: на другом конце провода и за несколькими стенами одновременно. От этого его присутствие в моей голове мгновенно удваивается. Но таких, как он, никогда не бывает много.
— Я думал, ты не захочешь со мной разговаривать, — признается он.
— И почему это? — усмехаюсь я. Мы с ним словно поменялись местами — теперь его очередь откровенничать.
— У тебя волосы снова отросли, — ни с того ни с сего ворчит он, чем вновь вызывает у меня улыбку.
— Ну так отрежь.
— С удовольствием.
Наш разговор, он не напряженный,
— Дай угадаю, снова сидишь на своем карнизе.
— С чего ты взял?
— Слышу ветер в трубке, — фыркает он, точно это не я ему, а он мне должен объяснять, как надо чувствовать.
— Джо?
— М?
— Я могу тебя кое о чем попросить? — осторожно интересуюсь я, нервничая. Сердечный ритм резко ускоряется.
Он не отвечает — просто ждет, пока я продолжу, а может и вовсе уже не слушает меня. Но я просто обязана задать свой вопрос.
— Мы можем снова заниматься этим?
На другом конце трубки он давится воздухом.
— Нет-нет, — усмехаюсь я, толком не успев определить, о чем он подумал. — Ну, понимаешь, будем чистить Нью-Йорк. Как раньше, — добавляю я после секундной паузы и жду, что он мне на это ответит.
— Как стемнеет, жду тебя около машины, — произносит он после некоторого раздумья. — И еще, Кесси.
— Да?
— Ты снова удивляешь меня.
Мне льстят его слова, и я улыбаюсь еще шире, мысленно радуясь тому, что сейчас он не видит моего триумфа.
— Тогда до встречи.
— До встречи, — эхом отзываюсь я, но к этому времени он уже отключился, и мои слова густым темным облачком застывают в воздухе.
…
Мы едем в абсолютной тишине, и даже мотора не слышно, — мы просто бесшумно скользим по ночному Нью-Йорку, точно выбравшиеся на охоту хищники. Ощущение шприца во внутреннем кармане моей куртки приятно успокаивает тело, и я пытаюсь представить, что все так, как прежде, до того момента, как мой маленький мир взорвался. В то время мне было плевать на то, как Ким все еще может быть замешан в моей жизни, было плевать, кто мне врет, а кто говорит правду. Тогда это просто не имело ни малейшего значения.
Пустые темные улицы резко сменяют одна другую, и, чтобы удержаться на крутых поворотах, я цепляюсь за ручку дверцы. Наверное, мы несемся с недопустимой скоростью, раз даже я ничего не успеваю разглядеть.
Он искоса наблюдает за мной.
— Знаешь, почему в этом городе все улицы пересекаются под прямым углом? — как бы между делом интересуется он, но я замечаю только то, что стрелка спидометра ползет еще выше.
Инстинктивно — киваю в знак того, чтобы он продолжал.