Просто солги
Шрифт:
Наверное, такие, как я, долго не живут из-за того, что сходят с ума. Но я стараюсь держаться, впиваюсь ногтями в землю, чтобы не упасть в эту бездонную пропасть.
И что-то подсказывает мне (шестое чувство ли?), что я должна буду бороться до конца. До тех пор, пока не сойду с ума или не умру. Оба варианта хороши.
…
Я постоянно чувствую страх, но не необъяснимый и беспричинный, — я чувствую страх, вполне имеющий основания. И я боюсь, что Ким может сюда прийти в любой момент.
Джен говорит, что меня трясет постоянно, но я не говорю ей, почему. Это что-то инстинктивное, подсознательное — не говорить Джен.
И вообще ей не нравится, что, когда я с ней разговариваю, то закрываю глаза. По старой-старой привычке. Не видя, а только чувствуя, я пытаюсь уловить темп ее дыхания и дышать с ней синхронно, я пытаюсь определить запах ее духов, шампуня, пытаюсь нащупать те моменты, когда она врет мне. И последнее — самое главное.
Мы сидим, как на приеме у психолога: два стула — один напротив другого. Не удивлюсь, если у Джен в руках маленький блокнотик, куда она аккуратным почерком записывает свои наблюдения. Но пока я не слышу, чтобы она что-либо записывала.
— Расскажи мне о Киме, — прошу я.
— Снова? — изумляется она. И — я чувствую — даже не улыбается.
От Джен пахнет ванилью — это запах чистый, добрый. Запах булочек, которые она пекла накануне вечером.
— Нет, не так, как в прошлый раз, — возражаю. — Расскажи мне про Кима. Каким ты его знала на самом деле. Просто расскажи мне все.
Она нервничает. Наверняка, не понимает, зачем мне все это нужно. Зачем слушать о человеке, о котором не хочу даже думать. Не понимает, зачем делать вид, что рассказывает мне про Кима, которого не знает. Поэтому она и задает именно этот вопрос; поэтому спрашивает "Снова?", а не что-то вроде — "Правду?".
— Зачем тебе это, Кесси? — Как будто она действительно не понимает, зачем.
— Он был моим миром, Джен, там, далеко и когда-то. За несколько тысяч километров, через несколько часовых поясов, чуть более года назад. Знаешь, с чего все началось? Он пришел ко мне домой, выпил несколько рюмок скотча, а затем сказал, что мое досье украли. Все, это была точка отсчета. Это был день, в который Ким забрал меня с насиженного места; день, в который все знакомое мне рухнуло. И я рухнула.
Не открывая глаз, я заламываю пальцы — нервничаю, и я произношу свою речь негромко. Не пытаюсь достучаться, не кричу так, как будто меня бросили с десятого этажа, и я кричу, падая. Нет. Это было бы не похоже на ту Кесси, которой мне необходимо быть, но это Кесси, которой я быть привыкла.
— Просто расскажи. — Я прошу, почти умоляю.
— Он бы не хотел, чтобы ты знала.
— Откуда ты знаешь, чего бы хотел он? — интересуюсь
— Кесси, есть вещи, которые нам знать не нужно. Может, он сам когда-нибудь тебе расскажет…
— Расскажет, что ему платили деньги за то, что был рядом со мной? — перебиваю. Резко. Грубо. Настырно. Потому что уже не хочу знать ничего, кроме правды. Никакой лжи, никакой последней капли, которая вконец переполнит мой лимит на вранье. И тогда все. Это будет крайняя точка.
Внезапно дыхание Джен прекращается. Я больше не ощущаю ее присутствия, не чувствую биения ее сердца, ни единого запаха.
— Джен?..
Обеспокоенная, я открываю глаза.
Мы сидим не как на приеме у психолога — как на допросе: один стул напротив другого. Но все дело в том, что второй стул — ненастоящий, лишь отражение первого.
Я сижу напротив чистого почти прозрачного зеркала. В нем — мое отражение. Беспорядочный взгляд, грязные, собранные в неумелый хвост волосы и вцепившиеся в края стула руки. Костяшки пальцев побелели, хотя я думала, что бледнее уже некуда.
Джен — это вовсе не Джен. Джен — это я. Потому что мне хочется быть такой, как Джен.
(Хочется быть ближе к Киму.)
Она заходит в комнату и с подозрением косится в мою сторону. Думает, наверное, я тронулась. Думает, разговариваю с зеркалом.
У этой Джен — настоящей — я не решаюсь спросить.
…
Под потолком в нервном приступе качается одинокая, покрытая пылью лампа. Наверное, кто-то ее толкнул, а, может, просто. Ветер.
В сумерках тени мечутся из одного угла в другой, садятся с ветки на ветку, точно перелетные птицы. Только моей тени нигде не видно — наверное, у сумасшедших их нет.
Передо мной на столе смятая фотография, протертая моими же руками так, что теперь невозможно разобрать не только лиц, но вообще какую-либо деталь, даже самую четкую, — и мне остается только предполагать. Но одно я знаю точно: тощее бледное тельце, зажавшее в левой руке красный воздушный шар, это я. Справа от меня — это, возможно, не Ким. Но теперь я уже ни в чем не уверена.
Он тогда вытащил меня на ярмарку почти насильно. Использовал аргументы вроде "ты все время дома сидишь" и "почему бы тебе не развеяться". Но на самом деле ему было плевать — теперь я это понимаю. Давящие на черепную коробку изнутри звуки веселья сводили меня с ума, но даже если бы я умирала, я бы не попросила у него помощи. Это что-то, чего мне никогда не дано попросить.
И наша вылазка была чем-то не похожа на остальные. Это чем-то напоминало… свидание?