Просто жизнь
Шрифт:
А Таня, наскоро накинув пальто, выскочила во двор и заспешила к проходной. Подгоняло одно желание: скорее увидеть Костю. Какая-то непонятная сила толкала ее вперед.
Миновав проходную, Таня замедлила шаг.
…В цех она попала года полтора назад. И впервые увидела Костю. Удивилась, когда узнала, что Воробьев художник. Он скорее смахивал на грузчика: неуклюжий, с длинными руками. Лицо простоватое, с добрыми доверчивыми глазами. На макушке топорщился русый хохолок. Костя выполнял разные мелкие заказы, оформлял цеховой «Крокодил», словом, делал невидную, хотя и очень необходимую работу.
Летом
Как-то она неожиданно застала Костю за работой. Он стоял вполоборота и, прищурившись, смотрел на начатую картину, словно бы прицеливаясь, куда ему положить очередной мазок. Все в нем напряглось. Даже русый хохолок, казалось, притаился, замер.
Словно другого человека открыла Таня. «Какой он удивительный!» — подумала она и потихоньку вышла из красного уголка, осторожно прикрыв дверь. Ходила по цеху радостная, будто именинница. Такое настроение продержалось целый день, а на следующее утро Таня в пух и прах раскритиковала новую картину. Зачем? И сама не знает.
Таня так глубоко задумалась, что не сразу сообразила, что направляется не в санчасть, а к Василию Васильевичу. Ее потянуло к старику, чтобы рассказать ему все, что творилось на душе, попросить совета.
Дверь открыла заплаканная бабка Авдотья. В предчувствии беды у Тани беспомощно опустились руки.
— Что случилось?
Бабка Авдотья фартуком вытерла скупые слезы.
— Да как же, милая… — высморкалась бабка. — Ночью плохо ему стало, застонал, сердешный. Я скорее за дохтуром. А дохтур приехал, говорит — паралич.
Таня не помнила, как очутилась на улице. Шла медленно, сжав губы. Слез не было. Ничего не было, кроме пустоты и безразличия.
В мае сорок третьего года Танина мама получила похоронную: «Капитан Ромашов погиб смертью героя…» Мать и раньше прихварывала, а тут слегла окончательно и умерла «в одночасье», как с горечью сказала бабка Авдотья. Танина мать приходилась ей какой-то внучатой племянницей. И осталась малолетняя Таня круглой сиротой. Но в ее горемычной судьбе принял участие Василий Васильевич. Девочка росла у стариков до совершеннолетия. Они давно вынянчили своих детей, поэтому очень привязались к Тане, полюбили ее, как родную. После десятилетки Таня попыталась несколько раз поступить в институт, но ничего у нее не получилось. И вот пошла работать библиотекарем на завод, на котором когда-то работал ее отец, мать и Василий Васильевич. Многие говорили, что лучше стоять у станка, но Василий Васильевич был иного мнения. Он считал, что библиотекарь — это очень почетная
Весть о том, что Василия Васильевича парализовало, окончательно нарушила ее душевное равновесие.
Девушка едва добралась до общежития, машинально сбросила пальто и упала на кровать. Неужели так всю жизнь? Были отец и мать, и вдруг осталась одинокой. Теперь самыми близкими были у нее Василий Васильевич и Костя Воробьев. И с ними такое несчастье… Что же это?
На другой день Таня, сославшись на головную боль, рано ушла с работы, легла на кровать и думала обо всем и ни о чем. Глаза были сухие, горящие, губы упорно сжаты.
К вечеру появился Ванюшов, расстегнул пальто, на цыпочках пробрался вперед, сел у изголовья. Кепку положил на колени.
— Сколько раз ходил мимо общежития и не знал, что здесь так хорошо, — сказал он, потирая руки. — Однако зима скоро. Подмораживает крепко.
Таня промолчала, натянув одеяло до подбородка.
— Вы что ж это, Таня, ни с того, ни с чего — и слегли, а? — продолжал Ванюшов. — Нехорошо.
А она подумала: «Чего ему надо! Не хватало еще, чтобы Славка притащился. Видеть не могу постылого».
— Я вас искал, искал. Спасибо Ласточкину. Болеет, говорит, наша Таня.
«Забубнил — искал, искал. Нужен ты мне со своими утешениями», — сердилась она. Ванюшова ее молчание смутило, и он, не зная, что еще можно сказать, приступил к делу.
— Не буду надоедать, — достал из грудного кармашка пиджака бумажку. — Подпишите вот. Карандашик у меня есть.
— Что подписать? — повернула голову Таня.
— Обходную, чего же еще?
— Почему обходную? — Таня приподнялась на локтях, раздражение сменилось недоумением. — Почему обходную? — повторила она. — Вы разве уезжаете?
— Уезжаю, Таня.
Как так? Ванюшов был самым аккуратным читателем, чаще его в библиотеку никто не заглядывал. Даже невозможно представить свою работу без этого тихого, незаметного человека. Бывало, Таня даже сердилась на то, что Ванюшов просил обменять книгу в неурочное время. Он не пропустил ни одной читательской конференции, хотя ни разу не выступил. Она научилась угадывать по его лицу — согласен он с выступающим или нет. Если соглашается, то наклонит голову, под усами вспыхнет неяркая одобрительная улыбка. Если нет — вытянет шею, будто порывается встать, и нервно теребит ус. Маленькое лицо с рыжеватыми бровями тогда делалось сердитым..
Привыкла Таня к Ванюшову, как привыкла ко всем, кто ее окружал. Она всем существом чувствовала, что так оно и должно быть все время. А как иначе?
— Зачем же вы уезжаете? — жалобно спросила Таня. — Разве у нас плохо?
— У вас хорошо. Напрасно говорить не буду.
— И живите, Петр Иванович! — воскликнула Таня. Она поправила халат, быстро сбросила одеяло и спрыгнула на пол. Что-то очень решительное было в ее движениях.
— Не буду я вам подписывать обходную! — сказала она. — Не хочу, чтоб вы уехали.